Сомерсет Моэм: На чужом жнивье

— Я предложу ему. Думаю, он с удовольствием придет.

— До меня дошли слухи, что он, так сказать, трудный ребенок.

— Ну, не знаю, не сказал бы. Он не захотел в армию, как мечталось старшим. Они бредили гвардией. А он вме­сто этого поступил в Оксфорд. Но бездельничал, промо­тал уйму денег и вообще прожигал жизнь. Но все это в порядке вещей.

— А за что его исключили?

— Не знаю. Да ничего особенного.

В эту минуту наш хозяин поднялся, и все мы двину­лись наверх. Прощаясь, Ферди напомнил, чтобы я не за­был про его внучатого племянника.

— Позвоните, — попросил он, — и приходите в среду. Или в пятницу.

На другой день я отправился в Тильби. Это был дво­рец в елизаветинском стиле, окруженный громадным парком, где бродили рыжие олени, и из дворцовых окон открывался широкий вид на холмистые просторы. Ка­залось, вся земля, сколько хватало глаз, принадлежит Блэндам. Надо думать, арендаторы считали сэра Адольфуса образцовым хозяином, ибо нигде мне не случа­лось видеть такого порядка на фермах: амбары и коров­ники блестели как стеклышко, свинарники были про­сто загляденье, трактиры словно сошли со старинных английских акварелей, а живописность построенных им коттеджей прекрасно дополнялась удобствами. Навер­ное, вести хозяйство с таким размахом стоило бешеных денег, но, к счастью, они у него были. За парком — могучими старыми деревьями (и полем для гольфа в девять лунок) — ухаживали, как за садом, а раскинув­шиеся вокруг плодовые сады являлись гордостью окру­ги. Величественное здание с островерхой крышей и двустворчатыми окнами было отреставрировано самым зна­менитым английским архитектором и любовно, со знанием дела обставлено леди Блэнд в прекрасно подобран­ном стиле.

— У нас тут очень просто, — говорила она. — Самый обычный английский деревенский дом.

Столовую украшали старинные английские картины со сценами охоты, а чиппендейловские стулья стоили це­лое состояние. В гостиной висели портреты кисти Рейнолдса и Гейнсборо, а также пейзажи Старого Крома и Ричарда Уилсона. Даже на стенах моей спальни, в центре которой высилась кровать под пологом, красовались акварели Биркета Фостера. Дом был очень хорош, и гостить тут было удовольствием. Но, как бы ни огорчилась Мюриел Блэнд, узнай она об этом, дому странным образом недоставало именно того, чего она больше всего добива­лась. Здесь и на миг не возникало ощущения, что это ис­тинно английское жилище. Все время чувствовалось, что каждая мелочь тщательно подобрана и идеально вписы­вается в целое. В столовой не хватало унылых академи­ческих портретов, которые висели бы бок о бок с холста­ми Карло Дольчи, вывезенными прапрадедом из его пер­вого европейского вояжа; в гостиной — многочисленных и трогательно неуместных акварелей какой-нибудь двою­родной бабушки. Не видно было также неизбежного урод­ливого викторианского дивана, который стоял бы тут с незапамятных времен и потому не мог быть выброшен (никому бы и в голову не пришло), недоставало стульев с вязаными салфетками, над которыми во времена Первой всемирной выставки усердно трудилась незамужняя дочь тогдашнего владельца. Здесь царила красота, но не было души.

И все же до чего тут было уютно, и как хорошо уха­живали за гостями! Как заботливо относились к ним Блэнды! Пожалуй, они и в самом деле любили людей. Они были великодушны и сердечны. Больше всего им нрави­лось собирать у себя жителей графства, и хотя поместье принадлежало им каких-нибудь лет двадцать, не больше, они надежно утвердились в сердцах соседей. Если бы не роскошь и не передовые способы ведения хозяйства, мож­но было подумать, что их предки владели поместьем на протяжении веков.

Фредди окончил Итон и Оксфорд. Сейчас ему было лет пятьдесят с небольшим. Приятный в обхождении, изысканный и, полагаю, чрезвычайно умный, держался он немного скованно. Он был замечательно элегантен, но как-то не по-английски. Седовласый, с седой бородкой клинышком, прекрасными темными глазами и орлиным носом, хорошего мужского роста, он больше напоминал важного иностранного дипломата, чем еврея. Личность волевая, он почему-то, несмотря на сопутствовавшую ему всегда удачу, навевал меланхолию. Успехи его лежали в сфере финансов и политики; по части же охоты он, не­смотря на все свои старания, никогда не блистал. Хотя он много лет выезжал с гончими, наездником был никудыш­ным и, наверное, испытал облегчение, внушив себе в конце концов, что из-за неотложных дел и солидного возраста вынужден оставить это занятие. У него бывали прекрас­ные охотничьи выезды, и тогда он устраивал великолеп­ные приемы, но сам стрелял неважно и, несмотря на соб­ственное поле в парке, немногого добился в гольфе, так и не став страстным любителем. Однако он слишком хоро­шо знал, как высоко ценится все это в Англии, и пото­му горько сокрушался из-за своих спортивных неудач. Но ничего, Джордж призван был искупить его разоча­рование.