Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

Он поклонился, сказал несколько незначащих слов Жозефине; Наоми прошла мимо, не дав ему возможности разглядеть ее более внимательно.

— Здесь нет той красоты и великолепия, как в монастыре Мелька, — говорила Жозефина, — но я люблю это старое здание, оно дорого мне еще со времен детства. Я часто бегала отсюда в Леопольдшлос; рассказывают, что из того окна наверху упало покрывало герцогини и обвилось вокруг тернового куста, который рос на том самом месте, где сейчас стоит монастырь.

— Мне не до твоих побасенок, — дрожащим голосом сказала Наоми. — Идем! Да скорее, скорее! Этот турист — мой родственник.

И она торопливо потащила Жозефину к ожидавшей у входа двуколке. Но только они собрались сесть, как из церкви вышел граф.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я слышал, что этот монастырь славится своим винным погребом. Говорят, здесь есть бочка, которая считается местной достопримечательностью.

— Я тоже слышала об этом, — ответила Жозефина, — но сама никогда не видела.

— Бочка здесь, ваша милость! — крикнул бочар, который вместе со своими подмастерьями сидел у ворот, сгибая обручи и строгая клепки для новых бочек.

— Не хотите ли взглянуть? — спросил граф.

Жозефина смущенно посмотрела на Наоми, которая тут же приняла решение; она поклонилась графу и вместе с Жозефиной зашла в мастерскую бочара. Это было большое помещение с каменным сводом; там стояли большие и маленькие бочки, и среди них, как королева среди подданных — знаменитая бочка, в которую помещаются тысяча четыре ведра. По приставной лестнице каждый мог взобраться на самый верх; отверстие в бочке было такой величины, что даже толстяк свободно пролез бы через него внутрь, а там было так просторно, что несколько человек могли, взявшись за руки, водить хоровод [49] Бочка составляет в длину 14 футов 4 дюйма, а в разрезе 12 футов. (Примеч. автора.) .

— Мы почистили ее, — сказал бочар. — А господин смотритель винного погреба написал сверху чудесное стихотворение.

Граф прочитал:

— Да, — сказал бочар, — тысячи прыгали на этой бочке, а теперь они лежат, забытые, в своих могилах; бочка же по-прежнему крепкая и чистая, она еще увидит, как дети наших внуков станут прадедами и прабабками. Вот так-то! Но не угодно ли вам будет спуститься внутрь, чтоб уж посмотреть все как есть?

Наоми спрыгнула с лестницы в бочку, граф последовал за ней, поглядев на нее подозрительно: очень уж женственными показались ему ее движения. Жозефина только просунула голову в отверстие — бочка показалась ей величиной с целый зал. Наоми танцевала вокруг графа, «а мысли ее были далеко», как поется в песне.

Вскоре они с Жозефиной снова уселись в свой легкий экипаж и укатили.

Граф спросил бочара, знает ли он, кто эта парочка. Тот покачал головой.

— Это наездники из Пратера, — сказал один из подмастерьев. — Фройляйн Жозефина и маленький жокей. Она хорошо знает свое дело, а он, похоже, для этого не очень годится.

Легкая двуколка катила по дороге, шедшей по склону горы, вдоль Дуная.

— Я должна и хочу уехать, — твердила Наоми. — Жозефина, у тебя же есть родственник в Мюнхене. Дай мне письмо к нему, у меня еще осталось несколько ценных вещиц, первую неделю голодать мне не придется, а мало ли что может произойти за неделю!

О любви написаны целые фолианты, воспеты все ее стороны, все нюансы, но лишь немногие описывали ненависть — а между тем это чувство столь же богато, столь же сильно, как и любовь. Это дьявольское сладострастие, но не любовное, а выказывающееся в желании испепелить того, кто растоптал наши лучшие чувства, нашу чистейшую страсть. Никто не чужд ненависти! Это инфузория, живущая в крови человека.

Наоми была оскорблена, и, как в балете Филиппо Тальони сильфида при первом же чувственном объятии теряет крылья души и умирает, у гордой девушки грубое обращение мгновенно убило любовь: так кубок Тантала, стоит пролить из него хоть каплю, тут же становится пуст до дна.

«Я считала себя выше всех, — думала Наоми, — а сама опустилась до цыганского сына, чье благородство проявляется лишь в ошибке природы, наградившей его аристократической внешностью. Теперь мне так же противно на него смотреть, как на змеиную кожу».

— Ты больше похожа на мужчину, чем на женщину, — сказала Жозефина.

— И потому я думаю, что сумею пробить себе дорогу в жизни. Владислав считает, что я, как все другие женщины, похожу три-четыре дня обиженная, а потом все забуду и прошу. Как бы не так! У нас в Дании есть пословица, она сбывается и в других странах: беда не приходит одна. Сегодня я встретила своего отца — это с ним мы беседовали в монастыре. А вдруг он узнал меня? Я всегда презирала блудного сына, не за то, что он ел со свиньями, а за то, что вернулся. Наверное, знал заранее, что его отец — слабый человек.