Хербьерг Вассму - Сто лет

Йордис прошла мимо сестры обратно в гостиную. Поправила диван, на котором спала. Ей было слышно, как за окном мужчины говорили с детьми. Потом под их ногами заскрипел снег, они пошли к соседу.

И опять эта тлеющая боль. Это неизбежное. Которого ей хотелось бы избежать. По крайней мере, пока они с Хансом не помирятся.

Может, стоит сказать Эрде? Нет, тогда Эрда ни за что не отпустит ее домой одну. Она быстро надела бриджи, джемпер и шерстяные носки. Быстро сложила в рюкзак нехитрые пожитки — юбку на бретелях, ставшую ей слишком узкой. Щетку для волос. Коричневую обертку от шоколада "Фрейя", которой она обычно натирала щеки. От нее кожа приобретала красивый цвет.

— Мне надо домой, — сказала она, возвращаясь на кухню.

— Вы поссорились?

— Даже не знаю, — буркнула Йордис.

— Думаешь, он рассердился, что я заговорила о Турстейне?

Йордис молча пожала плечами.

— Может, останешься? Я сварю на обед солонину.

— Нет, я пойду. Пойду через болото, так ближе.

— А Ханс?

— Я пойду медленно, если захочет, может меня догнать. Я пойду прямо через болото.

— Мне это не нравится, — сказала Эрда.

— Я тысячу раз ходила этой дорогой!

Йордис, не оглядываясь, скользила на лыжах. Она ушла уже так далеко, что теперь Ханс при всем желании не смог бы ее догнать. Очевидно, они с Бьярне все еще сидели у соседа. Только бы он не рассердился еще больше.

Неужели пришло время? Йордис думала об этом все девять месяцев. Радовалась и страшилась. Плохо представляла себе, как они будут жить, когда ребенок родится. Разум словно противился этому. С одной стороны, ребенок — это, конечно, радость, но с другой — она как будто потеряет самое себя. Ведь она видела, как приходится ее сестрам. Жизнь вроде переставала для них существовать. А ведь раньше не проходило дня, чтобы ей не хотелось совершить что-нибудь невозможное. Она мечтала увидеть мир.

Но это в прошлом. Ей двадцать лет, и она должна принимать все как есть. Только бы ребенок родился здоровым и все прошло благополучно, а остальное приложится, говорила обычно Хельга. Иногда Йордис казалось, что Хельга понимает все, о чем она думает.

Должно же быть что-то еще, кроме крохотной комнатушки на втором этаже в доме Хельги и Альфреда! Когда только кончится эта война! Свой дом. Пусть даже совсем небольшой. Но своя дверь, которую она сможет закрыть. Стол, за который смогут сесть больше двух человек. Кровать, которую не нужно складывать по утрам, превращая ее в диван. Настоящий кухонный стол, а не какой-то ящик из-под маргарина.

Неужели Турстейн действительно купил тот дом?

Когда Ханс списался с парохода, они стали строить разные планы. Но если она спрашивала, когда или не пора ли сделать то или другое , он сразу уходил из дома. Он словно носил в себе обиду, от которой она не могла защититься. Пока они тосковали друг по другу и писали письма, она понимала его лучше, чем сейчас, когда видела каждый день. У него как будто исчезла потребность постоянно быть рядом с нею, он хотел только обладать ею. На чердаке у Хельги и Альфреда. Словно того, о чем он писал в письмах, вообще не существовало.

Ханс любил слоняться по соседям и разговаривать. С кем попало. С тем, кто соглашался его слушать. Чинил старые часы или вышедшие из строя сепараторы. Смазывал замки. Он любил замки. Был горд, когда приносил домой очередной висячий замок . Большой и тяжелый. Говорил, что выменял его у кого-то. Йордис не понимала, зачем им этот замок. Ведь у них не было двери, на которую они могли бы его повесить. Что сказали бы Хельга с Альфредом, если бы они повесили замок на дверь своей комнаты?

Она сказала это Хансу и засмеялась. Он разозлился. Сильно разозлился. Вылетел из дома и не возвращался, пока она не легла.

А впрочем, он почти всегда был веселый и в хорошем настроении. Смешил людей. И они его любили. Говорил он много и легко. О чем угодно. А она? Часто она с трудом находила нужные слова. О сложных вещах. О чувствах и мыслях. Замолкала, если была не уверена, что ее понимают.

Ладно, Ханс есть Ханс. А она сейчас идет здесь одна. Так ей захотелось. И нечего хандрить из-за вспыльчивого мужа и слабой естественной боли в животе. Есть же такие смелые женщины, которые в поясах для чулок разносят письма с протестами против фрицев!

Отчасти эта мысль ей помогла. Да!

Ночью выпал снег. Немного, он лишь слегка присыпал наст. Йордис шла легко, работая обеими палками. Лыжи были недавно смазаны, и оставшаяся за ней лыжня поблескивала черным. На одной из палок не было кольца, но наст был крепкий, так что это не имело значения. Концы лыж, словно соревнуясь, обгоняли друг друга. Попеременно каждый был первым. Сейчас моя очередь! За соблюдением правил следила она. Ее ноги и руки, ее тело. Ее воля.