Прободх Саньял: Куклы

— Конечно, не отвлекайтесь, Хори-да, — оказал я.

Хорибилаш помолчал. Он, видимо, хотел оправиться с охватившим его волнением и собраться с мыслями. Затем он продолжал:

— Как раз в то время, когда мы готовили ответный удар англичанам, стало известно о страшном наводнении. Теперь прежде всего нужно было спасать людей — этого требовала от нас родина.

Шубхашчондро выработал программу помощи, и мы разъехались по округам. Мой центр находился в Тангайле. Картина наводнения была ужасна. Размытые берега, разбитые дамбы, сотни затопленных деревень, сотни тысяч больных, голодных, оставшихся без крова людей. И бесконечный дождь — целые водопады, низвергающиеся с неба. Признаюсь, нам пришлось нелегко — без сна, без отдыха и почти без пищи. А у меня к тому же началась лихорадка.

— И вы все это выдержали?

— Выдержал, но чувствовал себя прескверно. На одном берегу реки расположились мы, на другом — центр общества «Трипура». Однажды ночью их дамбу размыло. До нас донеслись отчаянные крики. Я сейчас уже не помню подробностей, помню только, что я бросился в воду и поплыл. Действовал как во сне. И вдруг меня чем-то оглушило — наверно, это был ствол дерева. А когда я очнулся, то лежал в глинобитной хижине, едва освещенной коптилкой. И надо мной стояла Шугондха…

Она стояла молча и не двигалась. На ней было сари, сияющее белизной. Ее бледное лицо словно застыло, а большие черные глаза были устремлены в одну точку. Такою я видел ее впервые. Снаружи шум прибывающей воды, мир, погруженный во тьму, крики о помощи, а мы с ней с глазу на глаз в этой лачуге…

— Тебе очень плохо? — спросила она.

В ответ я только покачал головой.

Она тихо сказала:

— Есть теплое молоко, хочешь?

Но я помнил о своей клятве за городом: я отвернулся и ничего не ответил. Наступило длительное молчание. Наконец она произнесла:

— Скажи, я тебе совсем не нужна?

И снова я покачал головой. А когда поднял глаза, ее уже не было.

Ты сам понимаешь — больше мне нельзя было там оставаться. Я бросил все и на другой же день уехал в Калькутту. Но на душе у меня было неспокойно. Не слишком ли жестоко я поступил? Ведь когда-то нас связывала дружба…

В Калькутте я избил на улице полицейского шпика и попал за это на год в тюрьму. Англичане все усиливали против нас репрессии, а мы отвечали, им непримиримой ненавистью.

Когда я вышел из тюрьмы, до меня дошел слух, что Шугондха просит милостыню. Так утверждали злые языки. Что же оказалось в действительности? Шубхаш-бабу в то время сидел в тюрьме, а Шугондхе нужно было содержать его приют для детей-сирот. Дети делали кукол, а она возила их в город и продавала. Она целиком отдала себя этим детям, делила с ними нужду и ни разу не обратилась за помощью к своим богатым родственникам. Вскоре я получил о ней еще более печальные вести.

— Что же вы узнали?

— Это случилось в те дни, когда, спасаясь от погромов, индусы бежали из Восточной Бенгалии [12] Имеются в виду кровавые события, спровоцированные колонизаторами при разделе Индии (1947 г.). . Я как-то встретил Бхупоти Чаттарджи, нашего человека. И он спросил меня:

— Ты ничего не слышал о Шугондхе Рай?

— Нет, а что?

— Страшно сказать, во что она превратилась. Глаза провалились, лицо осунулось, словно она явилась с того света.

— Где ты ее видел?

— Она лежала на скамейке в Калигхат-парке и харкала кровью. Собралась толпа. Полицейский вызвал скорую помощь. Чахотка!

— А что она делала в Калькутте?

— Приехала за книгами для школы. Странная девушка, скажу я тебе. Совсем извела себя во имя идеи…

Бхупоти, видимо, намеревался говорить еще долго, но я повернулся и ушел.

— А дальше? — спросил я.

— Остальное тебе известно.

— Нет, уж расскажите все до конца.

— Это было уже совсем недавно. Ты ведь помнишь, что стало твориться после раздела Бенгалии. Раздел произошел в июне, а второго июля я получил письмо от Шугондхи. Оно странствовало дней двадцать, прежде чем дошло до меня. Шугондха писала, что она лежит при смерти и ей не на кого оставить детей-сирот, что я должен обязательно приехать. Я не мог не откликнуться на ее зов и восьмого числа пустился в путь.

— Значит, нарушили свою клятву? — сказал я.

— Да, брат мой, нарушил. Но нарушил потому, что чувствовал к ней глубокое уважение. Мы тогда творили революцию. А Шугондха? Она отдала всю свою жизнь этому же делу. Она была стойким борцом. Сам знаешь — это нелегкая борьба. Несмотря на все невзгоды, унижения и клевету, она осталась верна заветам своего учителя Шубхашчондро. Где найдет он другую такую помощницу? — говорил я себе, отправляясь в дорогу.