Прободх Саньял: Куклы

— Сколько вам тогда было лет?

— Ну, примерно, по двадцать. Но знаешь, к чему привели эти толки? Мы с Шугондхой почти перестали встречаться.

— Но вы-то сами ничего не имели против свадьбы?

— Не знаю, что думала Шугондха, а у меня голова была занята другим. В то время как раз началась кампания гражданского неповиновения, а я только еще входил в политику — можно сказать, потайными путями: в нашей деревне образовалось гимнастическое общество, и я стал его старостой. Внешне-то мы поддерживали Конгресс, а на самом деле… — И Хорибилаш сделал характерный жест, как бы стреляя из револьвера. — Ты ведь знаешь, что мы, бенгальцы, никогда не принимали близко к сердцу учение о ненасилии. Наши философы, поэты, художники не создали ничего значительного в области гандизма. Бенгальцы видели выход в применении силы. Не раз пытались они покончить со злом и несправедливостью. Да, мы в Бенгалии никогда не обманывались на счет политических принципов. Даже англичанам не удалось ввести нас в заблуждение и направить по ложному пути. Недаром они много раз пускали нам кровь — нам, бенгальцам, в первую очередь.

Как бы там ни было, но мы продолжали свою работу, стараясь не попадаться на глаза полиции. Именно в это время у нас в деревне появился Шубхашчондро Бошу. На многолюдном митинге он воспламенил нас своими речами. Этот человек говорил замечательно. Шугондха на этом митинге пела, и ее пение взволновало тысячи людей. Не знаю, какой разговор произошел между Шугондхой и Шубхашчондро, когда он подозвал ее, чтобы поблагодарить. Он уехал на следующий день, но с тех пор Шугондха совсем переменилась. Однажды она пришла ко мне и оказала, что ей поручено организовать местных женщин, и просила помочь.

— Но что могу я сделать? Я должен остерегаться, полиции, — возразил я.

— Ты добудешь нам денег, — коротко ответила она.

Ну, что ты скажешь? Шугондха стала рассуждать, как заправская революционерка. Я просто не мог на нее налюбоваться.

— И вы вместе взялись за дело? — подсказал я.

— Ну, нет! Революционер должен быть тверд, как кремень, а связавшись с женщиной, он может размякнуть. Ведь женская красота — опаснейший яд!

— Значит, со свадьбой ничего не вышло?

Хорибилаш махнул рукой:

— В один прекрасный день нашей женской газете стало известно, что я из числа сторонников свадеши [8] Здесь: участник антианглийской подпольной организации; свадеши — патриотическое движение за самоуправление Индии. и меня в любой день могут повесить или выслать. И тогда все заговорили о том, что Шугондхе незачем совать голову в петлю, что такое замужество означало бы для нее жизнь, полную опасностей и тревог. И к этому добавляли, что ее родители обеспеченные люди, а у меня ни кола ни двора.

— Ну, а сама Шугондха?

— Шубхашчондро уже направил ее мысли по другому пути. Она с головой ушла в работу.

— Но вы ей помогали?

— Да, я все-таки достал для нее несколько тысяч рупий. И в ту же ночь бежал.

— Так вот каково начало вашего романа, Хори-да!

— Да, если хочешь. Но это был и его конец.

— Почему же?

— Меня вскоре схватили. Дорого обошлась мне помощь Шугондхе: я был осужден на пять лет. Это было мое первое тюремное заключение. А спустя года полтора, находясь в Ранпурской тюрьме, я узнал, что родные Шугондхи насильно выдали ее замуж за того самого полицейского инспектора, который меня арестовал, и что через месяц после свадьбы его убили террористы.

— А что же стало с ней?

— Отбыв срок, я вернулся к себе в деревню. Здесь мне рассказали, что Шугондха порвала все отношения с родственниками и уехала работать в отдаленный округ Майменсингх. Да и как она могла оставаться в родных местах? Тут все знали, что она была замужем за человеком, служившим в английской полиции. Такие вещи не прощаются.

— Вот потому-то вам и следовало тогда на ней жениться! — вставил я.

— Не до того было.

— Зачем вы скрываете свои чувства, Хори-да? Я уверен, что вы думали о ней постоянно.

Хорибилаш усмехнулся:

— Ну, это не в наших правилах. Наша первая заповедь — самообуздание. А кроме того, если хочешь знать, мое чувство к Шугондхе едва ли можно было назвать любовью. Думая о ней, я испытывал скорее глубокое уважение. Меня поражала ее стойкость…

— А помните, вы сказали вначале, что женщину губит собственная слабость? Как же это понимать?

— Послушай дальше и поймешь, — ответил Хорибилаш и откинулся на спинку скамьи.

Дождь почти перестал, и я поднял стекло. Пассажир-мусульманин крепко опал. Поезд гулко стучал по шпалам. Было уже далеко за полночь.