Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Когда уселись вы у пышного стола
И революция к барьеру подошла,
Дика и яростна, пугая сов полночных,
Та революция, что марабу восточных
И западных попов, факиров, дервишей
Без церемонии всех прогнала взашей, —
Гнев, судьи, обнял вас.
Действительно, отныне
Рой пап и королей исчез, как тень пустыни:
В них паразитов мы узнали и солдат;
По бледным лицам их сны ужаса скользят;
И вы, о трибунал, полны негодованьем!
Ужасно! Черный лес весь наводнен страданьем;
Окончились пиры прожорливых ночей;
Мир сумрака хрипит в агонии своей;
Ужасно: рассвело! Нетопыри ночные
Ослепли, и хорьки блуждают, чуть живые;
Червь утерял свой блеск; заплакала лиса;
Зверье, привыкшее опустошать леса
И гнезда разорять во мраке, еле дышит;
Невозмутимый лес рыданье волчье слышит;
Гонимых призраков отчаялась семья;
И если этот блеск направит острия
На крылья воронов, что в страхе в небо взмыли, —
Вампир от голода умрет в своей могиле…
Свет пожирает мглу, пронзает мрак, — смотри!..
Вы, судьи, судите пришествие зари!

Сыроватый туман, вересняк сероватый.
К водопою отправилось стадо быков.
И внезапно на черную шерсть облаков
Лунный диск пробивается светлой заплатой.

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Путник шествует. Степь так темна, неприютна.
Тень ложится вперед, сзади стелется тень,
Но на западе — свет, на востоке — все день,
Так — ни то и ни се. И луна светит мутно.

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Ткет паук паутину. Сидит на чурбане
Вислогубая ведьма, тряся головой.
Замерцал на болотных огнях домовой
Золотою тычинкою в красном тюльпане.

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Пляшет утлая шхуна в бушующем море,
Гнутся мачты, и сорваны все невода;
Ветер буйствует. Вот они тонут! Беда!
Крики, вопли. Никто не поможет их горю.

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Где-то вспыхнул костер, озаряя багрово
Обветшалый погост на пригорке… Где ты
Умудрился, господь, столько взять черноты
Для скорбящих сердец и для мрака ночного?

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

На отлогих песках серебристые пятна.
Опустился орлан на обрыв меловой.
Слышит старый пастух улюлюканье, вой,
Видит — черти летают туда и обратно.

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Дым стоит над трубой пышно-серым султаном.
Дровосек возвращается с ношей своей.
Слышно, как, заглушая журчащий ручей,
Ветви длинные он волочит по бурьянам,

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Бродят волки, бессонные от голодовки,
И струится река, и бегут облака.
За окном светит лампа. Вокруг камелька
Малышей розоватые сбились головки.

Я не помню когда, я не помню, где он
На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Спит Жанна мирным сном до утренних лучей,
Сжимая палец мой ручонкою своей!
Я берегу ее и между тем читаю
Благочестивые журналы, где от краю
До краю мне грозят, где говорят о том,
Чтобы немедленно отправить в желтый дом
Читателей моих, где некто со слезами
Зовет желающих побить меня камнями;
Писания мои — сосуд с кромешным злом,
В них сотни черных змей переплелись узлом;
Тот говорит, что я из ада мог явиться;
Тот зрит антихриста во мне, а тот боится,
Как бы в глухом лесу не встретиться со мной,
Тот мне подносит яд. «Пей!» — мне кричит другой.
Я разорил весь Лувр, я учинял расстрелы,
Я нищих подбивал на хищные разделы,
Парижским заревом горит мое чело,
Я гнусен, мерзок, зол, но, коль на то пошло,
Я мог бы стать иным необычайно быстро,
Когда б тиран меня пожаловал в министры!
Я отравитель! Я убийца! Мелкий вор! —
Так оглушительный жужжит мне в уши хор,
Неукоснительно грозя мне казнью лютой…
А Жанна между тем спокойно спит, как будто
Без слов мне говорит: «Будь весел, не робей!»
И руку жмет мою ручонкою своей!