Дэвид Линдсей - Наваждение

На склоне, совсем близко, спускался к ней Генри, и сердце у нее заколотилось. Чуть подальше виднелся музыкант в своем пестром одеянии. Он лежал на боку, к ней спиной, головой к вершине холма и, похоже, спал; рядом — инструмент, похожий на скрипку. Изабелла про себя радостно приветствовала музыканта и уже больше не отрывала взгляда от Генри: он — необыкновенный, удивительный, все остальное блекло в сравнении с ним.

Они поспешили, рванулись навстречу друг другу.

— Теперь ты меня слышала? — радостно, вдохновенно, влюбленно спросил Генри и обнял ее.

— В какой-то момент я опять ощутила странный гул — так это ты?.. О Генри, как ничтожно малы были наши шансы! Почему мы вели себя так глупо? Почему не хотели понять, что кольцо было выброшено не просто так?..

— Нас, верно, хранит судьба. А вот заслуживаем ли мы, глупые, этого, еще вопрос… Теперь-то ты видишь, что я в здравом уме?

— Здесь как в раю. Только реально ли все это, не снится ли?.. И куда подевался дом?

— Мы в доме.

Пока они разговаривали, надвинулась темнота: будто при солнечном затмении. Голубое небо бледнело на глазах, диск солнца заволокло дымкой, у земли вновь собирался туман. Ветерок стих, воцарилась странная тишина. Только порывисто вскрикивали птицы.

— Темнеет, — вздрогнув, прошептала Изабелла и плотнее запахнула меховой воротник.

— Нет-нет, даже не думай так. Теперь уже ничего не изменится, — он улыбнулся с гордым и уверенным видом защитника.

— Будем надеяться… Но что значит — «мы в доме»?

— Я вошел в дом и еще не вышел, следовательно, я в доме; а ты со мной. Не пытаюсь объяснить, но это так. Более того — иначе и быть не может.

Туман ощутимо сгустился. Изабелла уже с трудом различала деревья на той стороне долины. Солнце скрылось, небо стало бледно-серым, а воздух — холодным и влажным.

— Генри, все меняется! — воскликнула она, отстраняясь от него. — Возвращается старое…

Он встревожился.

— Что случилось? Что с тобой?..

— Мы возвращаемся туда, откуда пришли. Солнце исчезло, надвигаются холод и мгла… О, разве ты не видишь?

— Нет. Никаких перемен — вокруг по-прежнему сияющий день… Стряхни этот морок, всмотрись внимательнее…

— Мысли тоже смешались. Я, кажется, перестаю понимать, что происходит… Знаешь, даже не помню вчерашний день…

— Бедная моя девочка! Постарайся, ну постарайся! Заставь себя увидеть, какой светлый, лучезарный день!

— Невозможно противиться фактам. О, я погружаюсь, меня неудержимо затягивает туда… Это была лишь мимолетная прекрасная мечта… но теперь она блекнет, пропадает…

Джадж от волнения кусал ногти.

— Что делать? Срочно действовать! Необходимо что-то предпринять…

— По-моему, ты беспокоишься больше меня, — улыбаясь ответила Изабелла. — Тогда разбуди того человека. Он все еще там лежит? Я больше не вижу.

— Разбудить?

— Разве он такой страшный, что лучше оставить его в покое?

— Не знаю — я так и не видел его лица: оно спрятано в ладонях.

— Я верю, он нам поможет. Раньше же помогал. Только поспеши! Иначе будет слишком поздно.

— Иду! Да свершится во благо! Однако в нем есть что-то очень и очень странное.

Гребень холма и долину внизу уже поглотила мгла. Лишь на расстоянии нескольких футов Изабелла еще кое-что различала. Моросил дождь, настолько мелкий, что и дождем-то его трудно назвать, однако одежда и все вокруг дышало влагой.

Жестом задержав Джаджа, она пристально посмотрела на него, затем, нахмурившись, спросила:

— Боюсь, я утеряла нить мыслей. О ком это мы говорили?

— О том человеке. О музыканте.

— О каком человеке? О каком музыканте?

— Изабелла! Неужели ты…

— Мистер Джадж, — ответила она сдержанно, — простите, у меня в голове все как-то смешалось, и я действительно забыла, о ком или о чем мы беседовали; однако прекрасно помню: несколько минут тому назад я просила вас обращаться ко мне с учтивостью, приличной джентльмену.

Джадж побледнел и поклонился.

— Недавно вы покинули меня, — продолжала Изабелла, — и теперь, похоже, вернулись. Стоит ли возвращаться к тому разговору?

— Сейчас, к сожалению, ничего не могу объяснить. Я снова ненадолго уйду. Умоляю вас, подождите еще немного. Уверен, вы непременно все поймете.

Джадж весь был смирение и серьезность, что лишь усилило ее раздражение.

— Нет, я ухожу. Ваше поведение со вчерашнего дня представляется мне по меньшей мере странным, мистер Джадж, однако я останавливаюсь на наиболее приемлемом объяснении и советую вам, не откладывая, отправиться в Лондон и немедленно посоветоваться с врачом.