Оливия Уэдсли - Ты и я

— Черно… холодно… Карди… — И упала на руки Адриана Уэбба.

Молодость страдает адски, спускается в бездонные бездны мук, но — на то она и молодость — в конце концов, одним смелым взлетом возвращается к жизни, к свету.

Скуик похоронили. Тото об этом и не знала; она лежала у Фари на кровати, совсем разбитая, и молча смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами.

На шестой день она в первый раз заговорила с Фари. Неожиданно сказала уже под вечер:

— Мы с Карди долго-долго беседовали. Я не сошла с ума, я не брежу, это правда, — мы говорили с ним. Я видела его в моем любимом синем костюме, со старым синим галстуком. Нам казалось, будто мы никогда не расставались, будто вовсе не было Вероны.

Уэбб перепугался больше чем следовало и напугал Фари, которая сама едва держалась на ногах, измученная бессонными ночами.

Фари знала об отношениях Тото и Темпеста, писала в посольство и получила учтивый, но неопределенный ответ. Наконец, ей удалось достать через Рейна его римский адрес. Она тотчас телеграфировала и в тревоге ждала ответа. Ответа не последовало, и бедная Фари взяла еще один фунт взаймы у Рейна.

Она ни за что не оставила бы Тото, но Тото нужны были такие дорогие вещи! Уже кончалась Брандовская эссенция — баснословно дорогой в то время в Вене продукт.

Фари жила одним луком и черным хлебом и сильно худела. Спасение пришло в виде телеграфного перевода Карди; деньги уже некоторое время лежали в посольстве, и Адриан Уэбб случайно узнал об этом.

Он с трудом уговорил осторожного секретаря выдать ему деньги для Тото и принес пятьдесят фунтов. Карди перевел двести, но ревностный служака нашел более благоразумным разбить выдачу доверенной ему суммы на несколько месяцев.

Наконец пришло и письмо от Ника из Англии. Пылкое, любовное письмо, полное обожания, нежности, надежды; все шло прекрасно. В Риме он был принят папой, который отнесся к его просьбе очень благосклонно; на Алтею это сильно повлияло.

За письмом следовала телеграмма, пришедшая с опозданием:

"Только что узнал о твоей утрате, голубка; разделяю твое горе, люблю. Адрес: Париж, авеню Ставрополь".

Тото сидела у окна. Морозы наконец кончились; весна робко вступала в свои права.

Тото поднялась, очень высокая, но такая худенькая и бледная, что жалко было на нее смотреть. В первый раз глаза ее чуть оживились.

— Фари, — сказала она, — я еду в Париж, я должна ехать.

— Что же, оставаться здесь вам, само собой, не приходится, — согласилась практичная Фари. — Скучновато мне будет без вас, это верно. До чертиков стану скучать. Когда думаете ехать?

— Сегодня ночью, — сказала Тото. — Я попаду еще на экспресс, он отходит в полночь. Поеду прямо к Нику.

Фари кивнула головой. Она сидела, скорчившись, на полу у окна, повернув к закату свою остроконечную мордочку.

— Должно быть, мы с вами больше не свидимся.

Она оглянулась, и взгляд с нежной лаской остановился на тоненькой фигурке Тото в мрачном черном платье.

Тото перехватила ее взгляд и слегка зарумянилась. Она подошла к Фари и опустилась рядом с ней на колени.

— Я напишу в посольство, чтобы они выдали вам остальные деньги, мне они больше не понадобятся. И вы… вы можете уехать с ними на ферму и выйти за Ульриха, да?

Фари судорожно обхватила ее и заговорила сквозь слезы охрипшим и прерывающимся голосом:

— Скоро весна. Хлеб уже высеян. Я увижу, как он станет всходить. И овцы скоро начнут ягниться. Ульрих сможет теперь нанять работника и привести в порядок дом — длинный, одноэтажный дом. Крыша совсем плоха стала, ее можно будет починить. Вы даете двум простым людям возможность начать жизнь сызнова. Ульрих… он меня любит, а сам он большой, и глупый, и краснорожий… а только сердце у него чистое и нет у него никогда ни одной скверной мысли. Тото, о Тото!

Немного погодя Тото сказала:

— Вы должны забрать себе и мебель Скуик.

— Они выберут Ульриха бургомистром, вот что я вам скажу! — не помня себя от радости воскликнула Фари. — Подумать только: деньги и диван, и зеркало, и чего только тут нет!

Она уложила вещи Тото, наготовила ей сандвичей.

Длинный поезд изогнулся, поворачивая, и Тото в последний раз увидела Фари, неистово махавшую платком.

Тото разом постарела, умудренная горем, умудренная страшным сознанием бесповоротности и мыслями, которые начинались со слов "больше никогда…" и разбивались о непреодолимую преграду вечного молчания. Она искала спасения в воспоминаниях о Нике. Когда зловещие волны бездонного моря уже захлестывали ее, она ухватилась за единственную оставшуюся ей надежду на будущее, как утопающий хватается за соломинку. Она цеплялась за свое непрочное счастье, повторяя про себя слова чудесного письма Ника: "Пока я пишу это, мне кажется, что я держу тебя в своих объятиях и целую, целую без конца… "Победно запело сердце. Но она тотчас спохватилась, испуганная, пристыженная: "Какая она бессердечная, что может еще радоваться… А все же… а все же".