Оливия Уэдсли - Пламя

Для того чтобы быть пьяным артистически, т. е. так, чтобы в наименьшей мере оскорблять взгляд посторонних и даже не быть отвратительным для собственной семьи, требуется исключительный склад души и огромное умение сдерживать свой язык.

Капитан Сомарец был пьян в той степени, которая создает подъем. Он смотрел на весь свет (в тот момент это была задняя уличка обычного унылого вида) сияющими глазами поэта.

Маленькое чахлое деревцо вблизи него вдруг приняло на себя весь его вес и лучезарное благословение. Он отрывисто заговорил вслух:

– Багряный полусвет мягко ложится на темную еще улицу, одуряюще льется аромат сирени, высокие лампы бросают мелькающий бледно-розовый свет – какое восхитительное зрелище! – говорил он медленно, качаясь на ногах.

Он опустил глаза и посмотрел с упреком на одну из своих нетвердо держащихся ног в порванном ботинке.

– Изменница, – произнес он с горестной улыбкой. Капитан пустился дальше в опасное путешествие к ближайшему фонарному столбу и, качаясь на ходу, приятным баритоном запел марсельезу. Он добрался в пении до хоровой части, а в своем путешествии до обнесенного оградой убежища, когда маленькая девочка, примостившаяся кое-как на пороге, поднялась и пошла ему навстречу. Она взяла его за руку.

– Идем домой, – сказала она, проглатывая два слова в одном.

Капитан посмотрел на нее:

– Ты ищешь меня, дочь моя?

– Ну, идем, ты, порченый, – ответила девочка. Она была мала, совершенно оборвана, и ее белое, с заостренными чертами личико под копной нечесаных коротких волос выглядело очень смышленым. Она тащила отца легкими толчками, уцепившись за его локоть своими тонкими ручками. Он вдруг остановился и наклонился к ней:

– Мягкость, моя дорогая Тони, – произнес он своим приятным голосом, – есть добродетель, которая должна быть свойственна каждому женскому существу.

Девочка свободной рукой потерла себе лицо и чихнула.

– У меня ноги насквозь озябли, – ответила она. – Если ты не собираешься идти, так и скажи, и тогда оставайся здесь, понял?

Тони снова чихнула. Ей было очень холодно. То был понедельник – день, когда получались деньги, и ей не впервые приходилось совершать такие путешествия.

«Особое счастье, что он накачался уже так рано», – было ее единственной мыслью, когда они повернули в аллею и, войдя в дом, начали карабкаться по темной, дурно пахнущей лестнице.

Когда они добрались до угла площадки, Тони по привычке осторожно запустила руку в карман отца.

«Вот счастье, – подумала она снова, – там еще остались деньги».

Она заботливо зажала несколько монет в руке и очень тихо стала вытаскивать ее из кармана.

Капитан Сомарец подстерег этот момент, и ее рука столкнулась с его свисавшей рукой. Он нетвердо повернулся на каблуках, и его усталое, внезапно покрасневшее лицо подернулось злой усмешкой.

– Ты осмелилась, ты осмелилась, – произнес он мягко, – ты хотела украсть последние мои деньги, единственную вещь, которая – черт возьми – вообще скрашивает жизнь. Не делай этого, моя дорогая, не делай! – Он схватил ее тонкую маленькую грязную ручку и сжимал ее до тех пор, пока она не разжала пальцев и несколько медяков не упали обратно в его карман.

Тони не вскрикнула и переносила боль стоически.

– Я голодна, – сказала она, – и Фэйн также. – Она ухватилась за его пальто. – Дай мне пенни, и мы купим себе поскребки.

Сомарец, к которому вернулось было хорошее настроение, снова сделал гримасу.

– Несносное существо, – произнес он спокойно. Он взобрался сам по последним расшатанным ступенькам и открыл дверь.

Сомарец остановился на пороге комнаты и окинул взглядом свое жилье: оно не было ни просторным, ни чистым, ни приятным. Бледные сумерки, как туман, проникали через грязные окна. Пол был без ковра. В одном углу сломанной постели лежала спящая женщина, с открытым ртом, с руками, как плети, свисавшими с обеих сторон. Воздух был тяжелый от испарений плохого виски.

Сомарец, шатаясь, добрался до кровати и грубо стал трясти спящую женщину.

– Проснись, товарищ моих падений и радостей, – сказал он, но она не двигалась. Он напряг всю свою расшатанную силу, и ему удалось столкнуть ее к краю кровати, после чего он растянулся сам на освободившемся месте.

Тони нетерпеливо ждала, но он не засыпал и продолжал разговаривать громким возбужденным голосом.