Оливия Уэдсли - Ты и я

— Не сомневаюсь, что у него и в мыслях ничего подобного не могло быть, — твердо сказала она. — Но, Верона, мы дружны с тобой лет двадцать, и, как бы это ни казалось странным, во мне говорит не совсем эгоистическое чувство, когда я тревожусь из-за этого брака.

Верона зевнула и поднялась, высокая и гибкая.

— Видишь ли, — сказала она, — что бы в ком ни говорило, это решительно ничего не значит. Я решила выйти за Карди, а Карди просто без ума от меня.

Сильвия Меннерс поймала себя на мысли:

"Она выходит вторично за Карди, потому что он так раболепно любит ее, а она другой любви не признает. Она никогда не выбрала бы сильного человека, хотя бы любила его. Ей нужна не преданность, а покорность. Она из тех женщин, которым дорог не человек, дорога его любовь, она достаточно тщеславна для этого".

Вошел Карди. Вид у него был. измученный и оживленный в одно и то же время. Лицо осунулось, и на него легла та печать, которую накладывают только болезнь или всепожирающая страсть.

С Сильвией, которую он знал с детства, он был мил, приветлив той приветливостью, которая равносильна одариванию обносками. А Верону поцеловал в губы и, когда она сказала: "Осторожно!" — рассмеялся, с обожанием глядя на нее.

— Выпускается новая губная помада, которая держится целый день, несмотря на поцелуи, — сказала Верона, — Воображаю, как она будет дорога.

— Я достану для вас, — поспешил сказать Карди.

— Это в Париже, дорогой!

— Съезжу туда.

Вот это было в духе Вероны! В таких случаях она расцветала и становилась еще красивее.

— Ах ты, мой любимый! — шепнула она Карди и от удовольствия покраснела.

Сильвия оставила их вдвоем, но к чаю явилась целая куча народу, и после того, как Карди пересидел всех, Верона сказала:

— Дорогой, тебе надо исчезнуть. В семь часов у меня массажистка, и я уже задержала ее на десять минут. Поцелуй меня и — не забывай!

— Я хотел поговорить с тобой о Тото, — сказал Карди, обнимая ее.

— Разумеется, но… завтра?.. Ведь до завтра можно повременить?..

— Я думал — не напишешь ли ты ей маленькую записочку, — я сам не писал до сих пор, потому что хотел вложить твое письмо…

— Какой добросовестный папаша, — прошептала Верона у самых его губ.

Ее аромат, ее обаяние, ее красота ударяли Карди в голову, как вино богов. В ее руках он был податливее воска, пусть лепит из него, что хочет, он готов на все. Никаких усилий с ее стороны не требовалось. Он предупреждал малейшие ее желания с патетической идолопоклоннической интуицией влюбленного, окончательно потерявшего голову.

— С письмом Тото можно подождать до завтра, но завтра надо его отправить, надо сказать ей…

— А, — сказал ей в конце концов Бобби с торжественным выражением на юном взволнованном лице. — Знаете что, Тото, — начал он, остановился, закурил "Золотую снежинку" и продолжал отрывисто: — Вид у вас неважный. Что происходит?

— Я не имею никаких известий уже много недель, — сказала Тото. С Бобби ей незачем было скрытничать.

— Как не стыдно! — тепло воскликнул Бобби, не сводя глаз с лица Тото.

— А вы слышали? — быстро спросила Тото.

— Да, кое-что слышал, — Бобби медлил, — получил письмо от матери; она, конечно, в курсе семейных сплетен…

Он остановился, искренне изумленный и даже немного испуганный при виде напряженного, побелевшего личика Тото, которая судорожно впилась ему в руку.

— Скажите мне, — задыхаясь, проговорила она, — скажите…

— Вы, верно, слышали, ходит слух… — уклончиво бормотал Бобби.

— Я ничего не слышала, — пересохшими губами возразила Тото, — а вы слышали, вы говорите. Я хочу знать.

— Так вот: мать пишет мне, что Карди собирается вторично жениться на вашей матери.

Тото отпустила его руку и отошла немного в сторону.

— Возможно, что это так, — звенящим голосом произнесла она, — но возможно, что это только слух. Чего только не болтают люди без всякого основания!

— Видите лиг… мать пишет, что в Лондоне только об этом и говорят, всколыхнуло всех в самое мертвое время; будто бомба разорвалась… Не говоря обо всем прочем, очень уж это скоро: прошел всего месяц со дня смерти Торренса. Но, пожалуй, если человек женится на женщине, которая была уже когда-то его женой, дело упрощается.

Тото молчала. Она достала из бокового карманчика шагреневый портсигар, твердой рукой вынула папироску, закурила и некоторое время курила.

Затем попыталась заговорить с Бобби, но голос не повиновался ей.

Она поднесла руку к горлу, не опуская глаз, и Бобби заметил, что глаза ее казались почти черными на смертельно бледном лице.