Альваро Кункейро - Человек, который был похож на Ореста

Когда Тадео завершил свою работу и все трое сели обедать, чужеземец за стаканом вина стал отвечать на вопросы хозяина дома ровным и спокойным голосом: приехал он сюда издалека, верхом, но на коня вдруг напала лихорадка, и ему пришлось оставить верного слугу вместе с лошадью и вещами на постоялом дворе милях в пяти от города.

— Я странствую по свету, чтобы повидать разные страны, узнать разных людей, выслушать тысячи историй, увидеть множество дивных чудес. Больше всего меня интересует театр и племенные жеребцы — в этих вопросах я немного разбираюсь, — добавил скромно гость. — А поскольку вам надо как-нибудь обращаться ко мне, можете называть меня, если не возражаете, конечно, дон Леон, [10] Леон (исп. Leon) — означает «лев». это имя нетрудно запомнить.

— Будь по-твоему, мы согласны, — сказал Селедонио, пропустив глоток красного и выковыряв зубочисткой жилку от копченого мяса, которая застряла у него между зубами, — А что до театра, то я тоже большой его любитель, дон Леон, но нам, авгурам, здесь запрещено смотреть пьесы, ибо почтеннейшая публика боится: вдруг кто-то из нас, наблюдая за спектаклем из партера, посочувствует главному герою или красивой женщине. Кто помешает нам тогда украдкой поворожить на белых бобах и заячьих зубах и изменить ход трагедии! Все тогда пойдет вкривь и вкось — кровосмеситель доживет до благородных седин, Медея вновь добьется любви Ясона, и вместо кровавого финала получится трогательная сценка.

— Благодаря дружескому расположению Тадео, досточтимый авгур, я узнал об ужасе, который объял царскую семью твоего города. Не думай, что законы гостеприимства вынуждают тебя отвечать мне, но, если можешь, расскажи, чего они страшились и боятся ли до сих пор?

— Ничто не мешает мне объяснить тебе, в чем дело, тем более — ты называешь меня другом и рядом с нами сидит Тадео, а он — свободный человек, хотя и нищ и, может быть, именно поэтому не раз помогал мне в трудные минуты выведать важные сведения. Так вот им внушает страх Орест, сын Агамемнона, ибо они уверены — однажды ночью принц войдет в город с длинным мечом в руках. Семь раз цари просили нас предсказать будущее, и семь раз вышло одно и то же: Орест придет с оружием в руках, чтобы убить Эгиста — это вполне можно понять: ведь тот убил его отца — и свою мать, царицу Клитемнестру. Я сам вопрошал оракулов, и всегда получалось так: Орест явится в город, а его сестра Ифигения, юная и прекрасная, выйдет ему навстречу в короткой рубашке, ибо ее предупредят о приезде брата в тот миг, когда она будет направляться к своему девичьему ложу. Девушка узнает его и покажет тайные переходы во дворце, которые ведут в покои, где Эгист чувствует себя в безопасности, а Клитемнестра проводит время в заботах о своей внешности, сводя волосы на ногах. Второй муж кажется ей куда более привлекательным мужчиной, и тут нет ничего удивительного: он не так грузен и мускулист, как покойный Агамемнон.

Селедонио обмахнулся веером и стер с лица пот тем самым полотенцем, которым Тадео, закончив свою работу, вытер ему ногу.

— Царь Эгист содрогнулся и запретил произносить имя Ореста, велел вести учет всех чужестранцев, разослал повсюду шпионов, венецианцев и британцев — их работа ценилась на вес золота, — чтобы узнать судьбу Ореста. А нас, авгуров, царь заставил работать целый год: мы должны были сказать, каким путем явится тайный мститель, через какие ворота, какова длина его шагов, как он нанесет удар по царскому щиту. Этот щит пришлось чинить и укреплять заново, потому что во время тренировок он разбился. Ужас объял город, жизнь в нем стала невыносимой, и, дабы народ немного развеялся, а также чтобы страх не лег в основу политики, следуя советам Флорентийского Секретаря, [11] Прозвище итальянского писателя и политического деятеля Н. Макиавелли (1469–1527). пустили новый слух: Орест блуждает где-то на Востоке, и ожидают вовсе не его, а бешеного льва, которому взбрело в голову сожрать царскую чету, — этим заодно объяснили простолюдинам заточение принцессы. Отсюда и пошла детская игра, описанная Тадео.

— И Орест придет?

— Придет, но неизвестно, когда. С годами страх постепенно таял, люди стали видеть здесь просто легенду, совсем как в Эзоповой басне о пастухе и волке; и сейчас одни только старики, беседуя летом в тени платанов, вспоминают об угрозе да обсуждают возможный финал трагедии, который завис в воздухе, поскольку Ореста все нет и нет. Полиция по-прежнему ведет расследование, хотя и не столь прилежно, как раньше, но ведь и денег на него отпускают теперь поменьше. Цари дряхлеют, не появляются на людях и отказываются позировать для портретов. Мы же, авгуры, живем в чести и можем про себя радоваться тому, что Ифигения не стареет, сохраняя прелесть своих восемнадцати лет и кожу без единой морщинки.