Жозе Эса де Кейрош - Реликвия

— О пресвятая дева Мария, сделай так, чтобы она поскорее окочурилась!

В этот миг звякнул колокольчик во дворе. После стольких дней разлуки я с радостью узнал два коротких робких звонка нашего скромного Жустино; еще приятней было мне услышать немного спустя продолжительный звонок доктора Маргариде. Ко мне заглянула тетя Патросинио; она была в глубоком смятении:

— Теодорико, послушай, сынок… Я сейчас подумала… Может быть, лучше не распаковывать святыни, пока не уйдут Жустино и Маргариде? Конечно, я очень люблю их обоих, они достойнейшие люди… Но, мне кажется, лучше, чтобы при такой церемонии не было мирян…

Себя, своей великой набожности ради, она причисляла к слугам божьим; я же стал после поездки чуть ли не посланцем неба.

— Нет, тетечка… Патриарх иерусалимский рекомендовал распаковать ее в торжественной обстановке, в присутствии всех друзей дома, в молельне, при свечах. Так она сильнее подействует. И вот еще что: скажите Висенсии, чтобы взяла почистить мои ботинки.

— Ах, я сама отнесу…. Вот эти? Да, пора, пора их почистить! Сейчас их тебе подадут, сейчас подадут!

И сеньора дона Патросинио дас Невес сама схватила ботинки! И сеньора дона Патросинио сама унесла ботинки!

Да, перемена была разительная!

Прикалывая перед зеркалом коралловую булавку в виде мальтийского креста к атласному галстуку, я предвкушал, как с этого дня, с высоты своей непогрешимости, я буду царить над Кампо-де-Сант'Ана; может быть, даже стану изредка поколачивать старуху, чтобы ускорить слишком медленную работу смерти.

Приятно было увидеть в гостиной добрых друзей, одетых в парадные костюмы. Они ждали меня с распростертыми объятиями. Тетушка сидела на софе, прямая, сияющая от гордости, в праздничном шелковом платье, при всех драгоценностях. Рядом с ней притулился, сгорбясь и сцепив на животе пальцы, какой-то тощий падре; на костлявом лице его выделялись острые голодные зубы. Это был отец Негран. Я холодно подал ему два пальца:

— Рад познакомиться…

— Это великая честь для вашего покорного слуги, — просюсюкал он, прижимая к сердцу мои пальцы, и, еще раболепнее согнув спину, побежал поднимать абажур на лампе, чтобы на меня упал свет и всякий мог бы видеть по моему поумневшему лицу, сколь полезны паломничества.

Падре Пиньейро с болезненной улыбкой отметил:

— Похудел!

Жустино, поколебавшись и похрустев пальцами, прибавил:

— Загорел!

Маргариде одобрительно заключил:

— Возмужал!

Падре Негран волнообразно изогнулся в сторону тетушки, как будто она была дарохранительницей, окруженной сиянием свечей:

— И во всем таков, что внушает почтение! Молодой человек вполне достоин быть племянником добродетельнейшей доны Патросинио!

Тем временем вокруг меня зашумел вихрь любопытства:

«Ну, а как ты себя чувствуешь?», «Расскажи, каков Иерусалим?», «А чем ты там питался?»…

Но тетушка постучала веером по колену: она опасалась, что эта фамильярная суматоха неприятно подействует на боголюбивого Теодорико. Падре Негран вмешался и произнес медоточивым голосом:

— По порядку, господа, по порядку!.. Нельзя же всем сразу… Не лучше ли помолчать и дать слово нашему повидавшему свет Теодорико?..

От слова «наш» меня чуть не стошнило. Я сразу невзлюбил падре Неграна. Зачем в его речах столько меду? С какой стати он присвоил себе привилегию — сидеть на софе, касаясь гнусным коленом целомудренных тетушкиных шелков?

Но доктор Маргариде, открыв ящичек с нюхательным табаком, согласился, что от порядка будет больше толку.

— Сядемте в кружок, и наш Теодорико последовательно расскажет обо всех чудесах, какие он повидал.

Тощий падре Негран, с нахальной расторопностью своего человека в доме, побежал за бокалом воды и сахаром, чтобы мне было чем промочить горло. Я разложил на коленях носовой платок, откашлялся и приступил к своим путевым впечатлениям.

Сначала я описал роскошь на борту «Малаги»; затем обрисовал Гибралтар, горы, окутанные облаками, и «круглые столики», на которых там подают пудинги и газированную воду.

— Конечно, очень шикарно, на французский манер! — вздохнул падре Пиньейро, и в потухших глазах его вновь сверкнул огонек чревоугодия. — Но, увы, все это неудобоваримо…

— Нет, скажу вам, падре Пиньейро… Разумеется, все с шиком, на французский манер, но при всем том пища доброкачественная, никаких желудочных расстройств… Хороший ростбиф, отличная баранина…

— Которая, однако, не идет ни в какое сравнение с цыплячьими потрохами, какие подают в вашем доме, почтеннейшая сеньора! — елейно ввернул падре Негран, склонившись над костлявым тетушкиным плечом.