Герман Брох - Новеллы

— А дальше…

— А дальше? Они взяли камни и начали класть их друг на друга и так высоко нагромоздили, что небо поднялось над землей.

— Да? И больше на ней нс лежало?

— Больше уже не лежало.

— Ему стало грустно?

Вопрос был Каролине неприятен.

— Может, да, а может, нет.», только из камней великаны сложили Купрон.

— И другие горы тоже, — добавил я.

— И небо уже не сможет спуститься?

— Нет, не сможет.

— Неверно, — рассуждал ребенок, — оно опускается ночью, когда никто не видит.

— Нет, — .быстро ответила Каролина, потому что думала о человеке, так и не пожелавшем вернуться из Америки.

— Иногда это все же случается, — сказал я.

Каролина недовольно посмотрела на меня.

— Иногда, — повторил ребенок с таким видом, будто припоминал нечто подобное.

После обеда я пошел в сад. Уже смеркалось, но не хватало привычного вечернего ветра. Сухой жар воздуха был неколебим. У забора вдруг появился Мариус. Он поздоровался.

— Мариус? Вы здесь?

Он кивнул.

— Кто-нибудь болен?

— Нет, господин доктор.

— Вы пришли ко мне?

— И к вам тоже… Вы сегодня говорили с Венцелем.

— Так вот зачем.

— Не только… я иду сегодня на гору, гора подала знак.

— Что она сделала?

— Пока ничего… но меня к ней тянет.

— Великолепно. Да вы хоть присядьте.

— Спасибо, господин доктор.

Мы сели на садовые скамейки, друг против друга. Я предложил сигарету. Нет, он не курит.

— Вы сказали Венцелю, что я будто бы замыслил недоброе, — начал он тоном вежливого упрека.

— Не знаю, что вы замышляете, я сейчас не о замысле, а об исполнении. Мне не нравится то, что делает послушный вам Венцель.

— Венцель, — произнес он раздумчиво. — Венцель — шут гороховый, но он знает, что делает.

— А что он делает?

— Чего люди хотят.

— То же самое и он мне пытался внушить. Но делает он то, чего хотите вы, Мариус.

— Крестьянин не желает иметь дела с золотом. С этим пора кончать.

— Но ради чего, собственно? Только не надо меня уверять, что вы довольствуетесь ролью наблюдателя.

— Ради справедливости.

— Под ней вы подразумеваете и травлю Ветхи?»

— При чем тут я… есть глас народа, а народ всегда прав.

— Знаете, Мариус, здесь мы расходимся в понимании справедливости.

— Лучше, если страдает один, чем все.

— Справедливость безусловна, она рождается из бесконечного.

— Нет, — сказал он, уставившись в землю, — справедливость рождается там. До нее можно докопаться так же, как до золота или воды. Все это едино и, в конце концов, тоже бесконечно… горы бесконечно громадны, земля бесконечно громадна, приложишь ухо — услышишь бесконечность.

— Слушать надо вот здесь, — сказал я и показал на сердце.

— Сердце тоже из земли. А раз оно бьется в земле, слышно все, чем она наполнена… Здешние, — продолжал он, — умеют слушать землю, все умеют, а Ветхи — нет… Вот и вся справедливость, господин доктор.

Он выпрямился передо мной во весь рост — две ноги, подпирающие мужской торс… грудная клетка, к которой крепятся руки, способные хватать и загребать землю, сжимать колдовской жезл кладоискателя; позвоночный столб с насаженной на него головой; отверстие, из которого летели фразы о справедливости.

Мариус расхаживал взад и вперед, и его длинный, но как бы подсеченный шаг был приноровлен ко взмаху косы. Поскрипывал гравий, стрекотали кузнечики, больше ничего не было слышно.

Мариус возобновил разговор:

— Слушать землю надо всем сообща, тогда будет справедливость… а тех, кто не хочет вместе со всеми, придется переломить.

— Вы хотите власти, Мариус?

— Да, ради справедливости.

Если бы хоть чуть-чуть дохнуло ветром, я бы не дал ему так разговориться; в его разглагольствовании звучала зловещая и придурковатая музыка, я ощутил это так же отчетливо, как и во время нашей первой встречи, но я не мог одолеть парализующую вялость. Ею был охвачен и вечер этого тяжелого дня, и даже слова этого человека, казалось, бессильно вываливались из одеревеневших губ, будто они с трудом просачивались сквозь тело, поднимаясь от ног к голове, и безвольно выплескивались наружу.

Тем не менее я нашел в себе силы сказать:

— Как будет выглядеть эта всеобщность? Как массовый поход за золотом?

Но он уже не слушал меня, он говорил:

— Правда…

— Что-что?

— Правда всегда уходит в землю… женщины это, они все время заглатывают правду.

— А разве женщины в земле, Мариус?

— Да… но они уже не отдают знание, которое успели заглотить… они дают только детей… надо отнять у них знание… они глотают-глотают, высасывают, но их веку приходит конец… они уже не могут слушать землю, потому что сами в земле, их век на исходе, их власть па исходе, земля больше не желает терпеть.