Яльмар Сёдерберг - Серьёзная игра

Он затаил дыханье и молчал.

— О, Арвид, я сама не знаю, что я сделаю! Я убью себя, убью девочек! Я подожгу дом!

Ему пришлось ее впустить.

После той ночи он больше не спал дома.

Чаще всего он оставался ночевать в редакции. Иногда он снимал номер в гостинице, чтоб хорошенько выспаться.

Он письмом уведомил Лидию о происшедшем. И она ответила. Ее очень печалит, что злополучная строчка наделала столько зла. Но все так непонятно. «Судя по тому немногому, что ты рассказывал о своей жене, я представляла ее себе женщиной, для которой даже мысль вскрыть чужое письмо невозможна, точно так же, как для меня самой». Дальше она писала: «У меня в гостях дочка; она будет тут еще недели две. Покамест и думать нечего о встрече. Но, милый, я и вообще не знаю, как нам быть. Чем старше она делается, тем больше я должна оберегать свое доброе имя. А у тебя свои заботы. Знаешь? Будь что будет, положимся на время…»

И он положился на время, и время шло. Дагмар как будто успокоилась после первого взрыва. Или изменила тактику. Она была смиренна, тиха, покорна — образец жертвенной супруги. И, добившись у него таким путем обещанья ночевать дома, в первую ночь оставила его в покое. Однако уже на другой вечер, когда он вернулся из редакции, она с небольшими вариациями повторила всю программу первой страшной ночи. Кончилось тем, что в четыре утра он оделся, выбежал из дому и кружил по улицам до тех пор, пока не набрел на ранний кабачок для кучеров и рабочих, и там прикорнул в уголке над кружкой пива.

В середине апреля было солнечное затмение. В те же дни все газеты только и писали что о гибели «Титаника».

Арвид стоял на мостике в Зоологическом, стоял и смотрел на солнце сквозь темное стекло. Но скоро у него устали глаза, и он отвлекся, наблюдая, как таяли и стирались тени прохожих и как блек и серел дневной свет.

— Ба! Шернблум! Любуемся явлением природы? То был Туре Торне, юный актер и певец, которому Арвид был обязан успехом своего новогоднего обозренья. Оно и сейчас еще шло при полных сборах — и это в середине апреля.

— Да вот, смотрю…

— Помнишь, — сказал Торне, — помнишь ли, как на той пирушке в Опере я тебе пообещал стать сочинителем?

— Нет… Постой, припоминаю… Ну, и что же твое сочинительство?

— Я написал пьесу, — ответил Торне. — Скорее так, набросок. Хотелось бы тебе почитать, Можно?

— Премного обяжешь. Только вот где? Дома мне принять тебя неудобно — знаешь, уборка по случаю весны и прочее. Может, заглянешь в редакцию как-нибудь вечерком, там и почитаешь?

— Изволь. Только я уж предупредил: вещь не готова.

— Ну да ведь это и не к спеху…

Туре Торне разглядывал проходящих. Шернблум обменялся поклоном с Хенриком Рисслером. Рисслер остановился неподалеку и смотрел на солнце сквозь темное стекло.

— Представь меня, — попросил Торне.

И, будучи представлен, он тотчас заговорил:

— Господин Рисслер, я, как вы, верно, знаете, шут и комедиант. Но я недоволен своей участью, и вот решил писать и написал пьесу. Не согласитесь ли вы ее послушать? Я прочту ее нашему другу Шернблуму через неделю-другую в «Национальбладет». Если б и вы смогли быть, это была б такая радость! Мне очень важно ваше мненье.

— Отчего же, — ответил Рисслер. — Но если вы думали мне польстить — вы просчитались. Чем даровитей писатель, тем меньше он смыслит в том, что пишут другие. Это доказано. И потому мне не так уж лестно, когда моим мнением дорожат.

Главная минута затменья уже прошла. Среди проходивших мелькнула и Лидия. Она шла с фрекен Эстер и Арвида не заметила.

Обедал он теперь не дома.

Как-то в начале мая он сидел в Английском кафе и смотрел в окно. Он только что поел и теперь пил кофе и курил сигару.

Он решился. Он напишет Лидии и уговорит ее уехать. Но что бы она ни ответила, он-то уедет все равно. Добиться у Дагмар развода невозможно. Узнавши, что он любит другую, она загорелась замешанной на ненависти страстью к тому, кто прежде был для нее лишь законной собственностью, не более. Нет, уехать, уехать. Другого выхода нет.

Ему вспомнилась строчка из давнего письма Лидии: «Нам друг без друга нельзя».

Это ведь она сама написала. Ей тоже без меня нельзя.

Обедал он поздно. Была уже половина девятого. По светлому, чуть замутившемуся майскому небу катилось золотисто-румяное облако.

Он пошел в редакцию.

Мальчишка-привратник сказал ему, что господин Туре Торне спрашивал его по телефону.