Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше

— Позвольте вас остановить! — крикнул Пекюше. — Слова: правонарушение, преступление и проступок — ничего не стоят. Классифицировать таким образом наказуемые деяния значит избрать произвольное основание. Это все равно, что сказать гражданам: «Не задумывайтесь о значении ваших поступков, оно определяется исключительно карою, налагаемой властями». Уголовный кодекс к тому же представляется мне произведением нелепым, лишенным принципов.

— Возможно! — ответил Кулон.

И он собирался огласить приговор, но встал Фуро, представитель государственного обвинения. Сторож был оскорблен при исполнении служебных обязанностей. Если земельная собственность не будет пользоваться уважением, то все погибло.

— Словом, я прошу г-на мирового судью применить высшую меру наказания.

Это составило десять франков, в форме уплаты Сорелю проторей и убытков.

— Браво! — воскликнул Бувар.

Кулон еще не кончил.

— Приговариваются, сверх того, к штрафу в пять франков в порядке прокурорского надзора.

Пекюше обратился к аудитории:

— Штраф — безделица для богатого, но разорение для бедного. Для меня же он ничего не значит.

И он имел такой вид, словно издевается над судом.

— Право же, — сказал Кулон, — я удивляюсь, как люди с умом…

— Закон освобождает вас от необходимости им обладать! — ответил Пекюше. — Мировой судья назначается на неопределенный срок, между тем как член суда высшей инстанции считается способным отправлять свою должность до семидесяти пяти лет, а судья первой инстанции только до семидесяти.

Но, по знаку Фуро, к ним приблизился Плакеван. Они запротестовали.

— Вот если бы вы назначались по конкурсу!

— Или государственным советом!

— Или комиссией из хозяев и рабочих, после серьезного обсуждения списка!

Плакеван принялся их выталкивать. Они вышли под свист других обвиняемых, которые надеялись такою низостью расположить в свою пользу судью.

Чтобы излить свое негодование, они вечером пошли к Бельжамбу. Его кафе было уже пусто, так как видные особы обыкновенно уходили оттуда к десяти часам.

Огонь в кинкете был приспущен, стены и буфет виднелись сквозь туман. Подошла женщина. Эта была Мели.

Она, казалось, нисколько не смутилась и с улыбкой налила им две кружки пива. Пекюше было не по себе, и он быстро покинул заведение.

Бувар вновь отправился туда один, распотешил нескольких обывателей саркастическими нападками на мэра и с тех пор зачастил в кабачок.

Дофен, через шесть недель, был оправдан за отсутствием улик. Какой позор! Заподозрены были те самые свидетели, которым поверили, когда они показывали против Бувара и Пекюше.

И гнев их стал беспределен, когда управление сбором налогов предупредило их о необходимости уплатить штраф. Бувар обрушился на налоги, как на вредное для земельной собственности установление.

— Вы ошибаетесь! — сказал сборщик.

— Полноте! Они составляют треть государственных повинностей.

Способы взимания налогов следовало бы сделать менее стеснительными, улучшить кадастр, изменить ипотечную систему и упразднить Государственный банк, пользующийся привилегией ростовщичества.

Жирбаль не знал, что ответить, упал в общественном мнении и больше не показывался.

Между тем содержателю гостиницы Бувар нравился: он привлекал посетителей и в ожидании завсегдатаев беседовал по-приятельски со служанкой.

Он высказывал забавные мысли о начальном обучении. Окончившие школу должны уметь ухаживать за больными, понимать научные открытия, интересоваться искусствами. Из-за своей программы он рассорился с Пти и обидел капитана утверждением, что солдатам лучше было бы выращивать овощи, чем зря тратить время на ученье.

Когда поднят был вопрос о свободе торговли, он привел с собою Пекюше. И в течение всей зимы посетители кафе обменивались яростными взглядами, презрительными ужимками, бранью и криками, так стуча кулаками по столу, что подскакивали пивные кружки.

Ланглуа и другие торговцы защищали национальную коммерцию, прядильный мастер Удо и ювелир Матье — национальную промышленность, землевладельцы и фермеры — национальное сельское хозяйство, причем каждый требовал для себя привилегий в ущерб большинству. Бувар и Пекюше своими речами сеяли волнение.

Так как их обвиняли в незнакомстве с практикой, в стремлении к нивелировке и в безнравственности, то они развили следующие три проекта: заменить фамильное прозвище номером по матрикулу; подчинить французов чиноначалию, причем для сохранения чина нужно время от времени подвергаться экзамену; отменить наказания, отменить награды, но ввести во всех деревнях индивидуальную хронику, которая будет переходить к потомству.