Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше

Сорель, жестикулируя, показывал им петлю из медной проволоки, на шелковом шнурке, с кирпичом на конце, — так называемый силок; сапожник был пойман в тот момент, как расставлял его.

— Вы свидетели, не правда ли?

Эжен опустил подбородок в знак согласия, а дядя Обен откликнулся:

— Коли вы говорите…

Особенно сердило Сореля, что этот мошенник осмелился поставить западню так близко от его дома, воображая, что никому не придет в голову заподозрить ее тут.

Дофен заговорил плаксивым тоном:

— Я на нее наступил, я даже старался ее сломать.

Всегда его обвиняют, его не любят, он несчастный человек.

Сорель, не отвечая ему, достал из кармана записную книжку, перо и чернила, чтобы составить протокол.

— О, не надо! — сказал Пекюше.

Бувар прибавил:

— Отпустите его, он славный человек.

— Он-то? Браконьер!

— Ну, а если даже так?

И они стали защищать браконьерство: прежде всего известно, что кролики грызут молодые побеги, зайцы губят колосья, только еще бекас, пожалуй…

— Оставьте же меня в покое!

И сторож продолжал писать, стиснув зубы.

— Что за упрямство! — проворчал Бувар.

— Еще одно слово, и я позову жандармов!

— Вы невежа! — сказал Пекюше.

— А вы прощелыги! — ответил Сорель.

Бувар, забывшись, обозвал его олухом, долговязым болваном. А Эжен повторял:

— Тише! Тише! Побольше уважения к закону!

Между тем дядя Обен сидел в трех шагах от них на булыжной тумбе и стонал.

На их голоса вся свора псов выбежала из своих будок, сквозь решетку виднелись их горящие зрачки, их черные морды, и, бегая взад и вперед, они подняли страшный лай.

— Не выводите меня из терпения! — крикнул хозяин. — А не то я всех их натравлю на ваши штаны!

Оба приятеля удалились, все же довольные тем, что защитили прогресс, цивилизацию.

На следующий же день они получили вызов в суд по делу о нарушении закона — оскорблении сторожа и для выслушания приговора об уплате ста франков проторей и убытков «помимо штрафа в порядке прокурорского надзора за совершенное ими правонарушение. Стоимость повестки 6 франков 75 сантимов. Судебный пристав Тьерселен».

При чем тут прокурорский надзор? У них от этого голова пошла кругом, затем, успокоившись, они приготовились к защите.

В назначенный день Бувар и Пекюше явились в ратушу часом раньше. Никого там не было; вокруг покрытого сукном овального стола стояли стулья и три кресла, в стене была сделана ниша для печки, а на подставке высился надо всем бюст императора.

Они обошли все помещения вплоть до чердака, где увидели пожарный насос, несколько знамен, а в углу, на полу, другие гипсовые бюсты: великого Наполеона без венца, Людовика XVIII с эполетами на фраке, Карла X, которого можно было узнать по отвислой губе, Луи-Филиппа с дугообразными бровями и прической в виде пирамиды. Затылком он упирался в скат крыши, — и все они были запачканы мухами и пылью. Это зрелище повлияло деморализующим образом на Бувара и Пекюше. Когда они вернулись в большую залу, то проникнуты были презрением к правительствам.

Там они застали Сореля с бляхой на рукаве и сельского стражника в кепи. Человек десять вели между собою беседу. Они привлекались по делам о неопрятном содержании дворов, о бродячих собаках, об отсутствии фонарей на повозках или о торговле спиртными напитками во время богослужения.

Наконец появился Кулон в одеянии из черной саржи и в круглом берете с бархатным донышком. Письмоводитель сел слева от него, мэр с шарфом — справа, и вскоре началось слушанием дело Сореля против Бувара и Пекюше.

Луи-Марсиал-Эжен Ленепвер, камердинер из Шавиньоля (Кальвадос), воспользовался своим положением свидетеля и рассказал все, что ему было известно по поводу множества вещей, не имевших касательства к предмету обвинения.

Николя-Жюст Обен, ремесленник, боялся навлечь на себя неудовольствие Сореля и повредить господам помещикам: он слышал оскорбительные выражения, однако и сомневался в этом; ссылался на свою глухоту.

Мировой судья предложил ему сесть, затем обратился к сторожу:

— Вы настаиваете на своих заявлениях?

— Конечно!

Тогда Кулон спросил обоих обвиняемых, что могут они сказать в свое оправдание.

Бувар заявил, что не оскорблял Сореля, но, став на сторону браконьера, защищал интересы нашего сельского населения; он напомнил о феодальных злоупотреблениях, опустошительных охотах крупных землевладельцев.

— Это к делу не относится. Правонарушение…