Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше

Однако она допускает «Клариссу Гарлоу» и «Отца Семейства» мисс Опи. Кто такая мисс Опи?

В «Биографии» Мишо они ее не нашли. Оставались волшебные сказки.

— Они станут мечтать об алмазных дворцах, — сказал Пекюше. — Литература развивает ум, но возбуждает страсти.

За такие страсти Викторину прогнали с уроков катехизиса. Она была застигнута в ту минуту, когда целовала сына нотариуса, и Регина не шутила: лицо ее глядело сурово из-под чепчика с толстыми складками.

Можно ли после такого скандала держать в своем доме столь испорченную девочку?

Бувар и Пекюше обозвали кюре старым болваном. Служанка его защищала, ворча:

— Да уж известно, какие вы люди!

Они не остались в долгу, и она ушла, страшно сверкая глазами.

Викторина в самом деле воспылала нежностью к Арнольду, — таким он казался ей хорошеньким в бархатной курточке с вышитым воротником; волосы у него хорошо пахли, и она ему приносила букеты до самого того дня, когда ее выдал Зефирен.

Какая чушь все это происшествие, ведь оба ребенка совершенно невинны!

Не посвятить ли их в тайну деторождения?

— Я бы не видел в этом ничего дурного, — сказал Бувар. — Философ Базедов излагал ее своим ученикам, подробно рассматривая, впрочем, только беременность и роды.

Пекюше думал иначе. Виктор начинал его беспокоить.

Он подозревал его в дурной привычке. Что в этом невероятного? Бывают серьезные люди, не изменяющие ей всю жизнь, и, по слухам, ей предавался герцог Ангулемский.

Он стал допрашивать своего воспитанника так удачно, что просветил его и немного времени спустя совершенно утвердился в своей догадке.

Тогда он его назвал преступником и хотел в виде лечения дать ему прочитать Тиссо. Этот шедевр, по мнению Бувара, приносит больше вреда, чем пользы. Лучше внушить ему поэтические чувства; Эме Мартен рассказывает, что одна мать, при подобных же обстоятельствах, дала читать своему сыну «Новую Элоизу», и молодой человек, чтобы стать достойным любви, обратился на путь добродетели.

Но Виктор не был способен мечтать о какой-нибудь Софи.

— А не лучше ли нам повести его к девицам?

Пекюше выразил свое отвращение к публичным женщинам.

Бувар считал такое чувство идиотским и даже заговорил о специальной поездке в Гавр.

— В уме ли ты? Люди видели бы, как мы входим туда.

— В таком случае купи ему прибор.

— Но бандажист подумает, что это для меня, — сказал Пекюше.

Полезны были бы ему волнующие удовольствия вроде охоты, но она сопряжена с издержками на ружье, на собаку; они предпочли его утомлять и затеяли ряд прогулок по окрестностям.

Мальчишка от них удирал, хотя они сменялись. Замучившись, они по вечерам не имели сил держать в руках газету.

Поджидая Виктора, они беседовали с прохожими и в педагогическом рвении своем старались посвятить их в гигиену, сокрушались о расточительном обращении с водою, с навозом, ополчались на суеверия вроде чучела дрозда на гумне, освященной ветки самшита в хлеву, мешка с червями, прикладываемого к пальцам ног при лихорадке.

Они дошли до того, что стали следить за кормилицами и возмущались режимом грудных младенцев: одни закармливают их кашей, и те гибнут поэтому от слабости; другие пичкают их мясом, когда им еще не исполнилось полугода, и дети мрут от несварения желудка; некоторые моют их собственной слюной; все обращаются с ними грубо.

Когда они замечали где-нибудь на воротах распятую сову, то входили к фермерам и говорили:

— Вы поступаете неправильно, эти птицы питаются крысами, полевками; в желудке у одного сыча найдено было множество гусеничных личинок.

Жителям села они были хорошо знакомы с тех пор, как занимались медициною, затем — разыскиванием старинной утвари, затем — собиранием камешков, и они слышали в ответ:

— Ступайте с богом, шутники вы этакие! Полно вам нас учить!

Их убеждение пошатнулось: воробьи очищают огороды, но поедают вишни, совы пожирают насекомых, но также и полезных летучих мышей, и если кроты едят слизней, то зато разрывают землю. В одном только были они уверены: нужно уничтожить всю дичь, вредоносную для земледелия.

Однажды вечером, проходя по роще Фавержа, они подошли к дому Сореля и увидели его на краю дороги в обществе трех человек.

Один из мужчин был сапожник Дофен, маленький, худощавый, с угрюмой физиономией; второй — дядя Обен, сельский комиссионер, одетый в старый желтый сюртук и синие тиковые панталоны; третий — Эжен, лакей г-на Мареско, обращавший на себя внимание подстриженной, как у судей, бородою.