Стефан Жеромский - О солдате-скитальце

— Тем лучше! Они охотнее пойдут поесть в лагерь немчуры. А что мы им дадим?

— Осмелюсь присоединиться к мнению подполковника, — тихо сказал седеющий капитан Моттэ, — еще и потому, что начать бой в такое время — значит погубить наши роты, оставшиеся там, в долине. Не зная в чем дело, они решат дать отпор всей массе нападающих австрийцев и погибнут или, отступая под натиском противника, свалятся ночью в пропасть. А ведь мы можем их спасти! Рано утром…

— Ах, утром! Утром ведь будет та же история! — оборвал его Гюден.

— Не думаю, — сказал Моттэ. — Мы можем заманить всех австрийцев на перевал, показываясь небольшими группами со стороны перевала Фурка, а когда они выступят против нас, бросить на них все силы и погнать их к Роне…

— Нет надобности заманивать их, Моттэ, они сами уже лезут на вершину… — радостно проговорил Ле — Гра, который все время стоял у пролома и вел наблюдения. Все подбежали к нему и, толкая друг друга, стали смотреть на Гримзель.

Действительно, австрийские части поднимались в гору и в образцовом порядке занимали свои места в лагере. Они сразу стали. разжигать потухшие костры, бросая в них кучи сухого мха. Внизу, у подножия горы, на берегу озер и Ааре зажгли еще больше костров. Там остался усиленный отряд для наблюдения и одна рота, занявшая по горному склону все изломы тропы. Остальные части в составе около двух тысяч человек, расположились вокруг озера Тодтензее. Белые мундиры как снегом покрыли низкий берег озера со стороны Хасле и обломки камней на высоком берегу со стороны Валлиса над скалами Мейенванда.

По направлению к Фурка озерцо вытягивалось узкой горловиной, в конце которой виднелись офицерские палатки; там горели костры и готовился изысканный ужин. Сзади, с западной стороны, высились остроконечные пики, отбрасывая на воду свои клиновидные тени. Быстро скользя, эти тени одевали трауром золотое сияние и вскоре распростерлись над всем перевалом. Г юден молчал, признав тем самым, что его советчики правы. Солдаты в ожидании дальнейших распоряжений вынимали из ранцев куски хлеба, вытряхивали из карманов крошки, смешанные в табаком, и, стоя, подкреплялись. Они совсем не знали, что неприятель так близко, но, увидев, что офицеры засуетились и стали совещаться, догадались, что недалек конец похода. Ноги их, обмотанные мокрыми портянками, совершенно закоченели, особенно с наступлением темноты, когда от ледника повеяло пронизывающим холодом. Ручейки и лужи, разлившиеся на поверхности ледника, застыли от мороза.

Клубы серого тумана, как призраки, наползали со всех сторон и оседали над горами. В глубокой и все же прозрачной тьме виднелись лишь потрескавшиеся плиты и глыбы льда, их ребра и зазубренные края в узком каскаде под перевалом Фурка. Порой оттуда доносился шум Роны.

— Ну что ж, заночуем здесь? — очнувшись, спросил Гюден.

— Как прикажете, гражданин… — сказал кто‑то из офицеров.

— Велите солдатам сесть и греться кто как может, огня разводить нельзя.

— О, об этом не может быть и речи! — сказал Лабрюйер.

Солдат повели на морену и разрешили рсположиться лагерем. Приказ о запрещении разводить огонь был встречен глухим ропотом. Люди тотчас же сели, кое‑как обмотали ноги сухими тряпками и сбились плотной кучей. Они прижимались друг к другу, сдвигались все ближе и тесней. Офицеры впервые испытали большое удовольствие, ночуя вместе с солдатами. Им не были противны ни тяжелый дух, ни соседство мужицких тел. Только Гюден остался наблюдать на своем месте у пролома. Он трясся от холода и поэтому быстро ходил по маленькой площадке, то и дело раня стертые в кровь босые ноги об острые камни и скальную пыль. Когда он проходил мимо пролома и в глаза ему бросался яркий свет костров, он испытывал страстное желание согреться, такую острую тоску по теплу, что на глазах у него выступали слезы. В его уме проносились обрывки мыслей, планы атаки, в сердце то вспыхивала радость от уверенности в том, что сражение будет выиграно, то пробуждалась смертельная ненависть к Ле — Гра и Лабрюйеру, и все эти мысли и чувства заставляли его нервно расхаживать по площадке.

Потом Гюден спросил кого‑то в темноте, где проводник, и, когда в куче спящих солдат ему показали то место, откуда доносился богатырский храп, снова забегал по своей площадке. Поздно ночью, замерзший, измученный сонной одурью, он оперся грудью на скалу и смотрел на неприятельский лагерь. На горе едва тлели костры. Над каждым из них трепетал кружок света. Зато внизу, у озер, все время поддерживали огонь. Видя, как в глубине, которая казалась Гюдену тесной ямой, за плотной завесой тумана пылают в непроницаемой тьме живые огоньки, он безотчетно протягивал к ним свои окоченелые руки… По временам он вскаки вал, судорожно сжимал кулаки и так яростно потрясал ими, как будто хотел ударами высечь из ночи свет. Минутами ему мерещилось в лихорадочном бреду, что над горами уже брезжит заря. Но когда иллюзия рассеивалась и он вновь ощущал на себе гнет мрака, он хватался за рукоять шпаги, чтобы, вынув ее, разбудить войска, броситься в атаку и почувствовать, наконец, желанный жар огня. Иногда ему чудились шаги наступающих вражеских толп, и он прислушивался с бьющимся сердцем…