Стефан Жеромский: Доктор Пётр

— Нет, сударь, — холодно произнес Бияковский.

— Ну, ничего не поделаешь… Сто пятьдесят дадите?

Инженер иронически посмеивался в усы.

— Тогда давайте напишем контракт… что уж там… Не угодно ли чаю?

— Вот еще, чаю! — неожиданно раздался голос из соседней комнаты. — Угощать вздумал, а откуда я возьму этого чаю… Видали!

— Молчать, обезьяна! — сказал Полихнович, даже не поворачивая головы. — Ну, картофеля с простоквашей?

— Нет, спасибо. Я плачу вам сто рубликов, контракт оформим за двумя подписями… свидетель есть, пан Цедзина…

— Пан Цедзина! — воскликнул молодой человек, окидывая посетителя горящим взглядом. — Пан Цедзина, владелец Козикова?

— Да, бывший…

— Неужели? Вас уже вытурили? Ха — ха… Вот так разгром помещиков! Что же, теперь дороги строите?..

— Работаю, — скромно ответил пан Доминик.

— Так… Ну, что ж делать!.. Давайте писать этот контракт. По крайней мере будет чем завтра заткнуть глотку евреям.

Контракт был написан, и поздно ночью Бияковский вместе с Цедзиной уехали из Заплотья.

Спустя две — три недели у подножия горы уже работала машина для формовки кирпичей, а на скалах копошились люди. Инженер то и дело появлялся на вершине горы и пытливым, задумчивым взглядом окидывал расстилавшийся у его ног простор.

Был конец августа, время пахоты. На полях Полихновича царила глубокая тишина. Бияковский не был знаком с сельским хозяйством, с трудом отличал в поле пшеницу от ячменя, тем не менее он обратил внимание на то, что владелец Заплотья решительно предпочитает оставлять землю под паром. Длинные серые полосы земли, которая когда‑то делилась на ровные пашни, казались унылыми, словно кладбище. Только местами серый перелог оживляла небольшая полоска жнивья или картофеля, а там снова тянулись голые поля, сливаясь на горизонте с пастбищами и непригодной для посева землей.

Молодой помещик приходил ежедневно на гору, садился на камень, курил папиросу за папиросой и разговаривал.

— Как поглядишь отсюда, с горы, на ваш фольварк, — сказал ему однажды Бияковский, — право, он как покойник.

— Ладно, ладно… Покойник!.. Мне он после отца достался в плохом состоянии, пришлось ввести плодосмен…

— Плодосмен? Где же и какие плоды вы тут меняете? Никаких плодов я не вижу.

— Как никаких?

— Я в этом не разбираюсь, но все‑таки я не вижу ржи…

— А конский боб?

— Какой конский боб?

— Эх вы, а еще беретесь критиковать. Вон, видите там зеленую полосу?

— Какая вам польза от этой зеленой полосы или даже от этого самого конского боба? Ржи я не вижу.

— А вон то жнивье после чего?.. После капусты с бараниной, что ли?

— Помилуйте, да ведь мужик в два раза больше ржи сеет!

— Вот и истощает почву, сеет рожь по ржи… Вы только позвольте мужику, так он вам и на Театральной площади насажает картошки; но из этого отнюдь не следует, что мы должны следовать его примеру и губить поля. Тут, правда, надо бы немного капитала…

Не помню точно, как все это произошло, но факт тот, что произошло. Когда на новой железной дороге засвистели первые паровозы, Юлиуш Полихнович уезжал из Заплотья, увозя с обой в дорожной сумке несколько сот рублей. Фольварк с полями под паром, пустыми ригами и длинным перечнем долгов перешел в собственность инженера Бияковского. Новый помещик некоторое время с наслаждением обозревал отлогие поля, шляхетский дом, врастающий в землю, и высокие тополи с засохшими верхушками. Собственное имение! «Старый дом, — мечтал он, — будет для управляющего; на взгорье, фасадом к полотну железной дороги, я выстрою скромную, но стильную виллу». Но слишком долго наш инженер был практическим человеком, чтобы прекрасные мечты о вилле могли отодвинуть на второй план мысль о голых полях.

Что с ними делать? Неужели и впрямь поселиться в этаком Заплотье и начать вкладывать накопленные денежки в пашни, риги и овчарни? Ездить каждое воскресенье с семейством в деревенский костел, угождать господу богу, чтобы он не побил рожь градом и уберег тебя от поджигателей.

Приезжать на лето к себе в деревню, любоваться с супругой закатом солнца, бегать (все с той же супругой) по душистым лугам за пестрыми мотыльками, читать под тенью вековых лип Джованни Боккаччо, удить на речке пескарей — конечно, соблазнительное удовольствие; но торчать тут зимой и глазеть на проезжающие поезда — это по меньшей мере неразумно.

Совершенно другие чувства волновали пана Доминика Цедзину. Когда инженер купил имение, у старика зародилась надежда получить место управляющего, вернуться в деревню, к земле, вести хозяйство так, как ему нравится, жить под кровлей старого помещичьего дома. Стараясь угодить Бияковскому, он готов был в лепешку расшибиться.