Стефан Жеромский - Доктор Пётр

Старик рассмеялся. Снова воцарилось молчание. Но вот молодой человек снял с гвоздя свое пальто и стал не спеша натягивать его.

— Так ты всерьез?.. — спросил пан Доминик.

— Да, отец.

— Ох, сынок, смотри, как бы не наказал тебя бог за это!

— Первую часть долга я надеюсь выслать в мае. В этой записной книжке я подсчитал, сколько следует каждому за четыре года. Так ты, отец, пожалуйста, добросовестно…

— Ступай прочь, дурак! — грубо крикнул пан Доминик в припадке бешеного гнева.

Руки у него тряслись, глаза горели недобрым огнем.

Доктор Петр, бледный как полотно, подошел к отцу со слезами на глазах и склонился к его ногам. Старик оттолкнул его, отошел в угол комнаты и повернулся к сыну спиной. Он слышал, как дверь тихо скрипнула и закрылась за уходящим сыном, слышал сухой лязг щеколды, но не повернул головы. Мало — помалу он погружался в состояние апатии и такого глубокого равнодушия, что оно граничило чуть ли не с чувством удовольствия.

«Хорошо, что я его назвал дураком, — подумал старик, — так ему и надо…»

Через несколько минут он выглянул в окно. На дворе не было ни души. В лучах заходящего солнца все предметы были видны особенно ясно. На стеклах мороз рисовал свои фантастические узоры, они появлялись ка глазах, затягивали стекла снизу вверх. Старик с интересом смотрел на них и думал о чем‑то далеком — далеком. На мгновение он почувствовал себя маленьким мальчиком, он сидит в прекрасном помещичьем доме, возле своей матери, доброй, милой, красивой матери, и глядит на морозный узор на окне… Ему скучно, он бы стал капризничать и плакать, если бы не эти вьющиеся побеги, эти веточки и зубчатые листочки, такие занятные, такие любопытные…

Из глубокой задумчивости его вывел далекий свист паровоза. Этот звук причинил старику такую боль, точно его ударили молотком по голове. Пан Цедзина взял шапку и вышел из комнаты.

К железнодорожной станции медленно подходил поезд, зарываясь в снежные сугробы, как бы рассекая их и железной грудью прокладывая себе путь. Пан Доминик широким шагом направился на станцию. Сумерки быстро надвигались, и по мере того как сгущалась темнота, все ярче блестели фонари на железнодорожной линии, словно добрые духи, предупреждающие о большой опасности. Когда пан Цедзина был уже на половине дороги, он заметил издали силуэт человека, шедшего со станции. Старик облегченно вздохнул в надежде, что это возвращается доктор Петр. Вскоре он поравнялся с этим человеком: это был рабочий с кирпичного завода, молодой и веселый парень.

— Ты куда ходил? — спросил его управляющий.

— На станцию.

— Зачем?

— Вещи нес молодому пану…

— Какому молодому пану?

— Да пану Петру.

— Уехал? — равнодушно спросил старик.

— Уехал, сударь.

— Ты видел?

— Да как же не видеть? Ведь я сам и сверток внес в вагон.

— Говорил он тебе что‑нибудь?

— Э… говорить‑то не очень много говорил.

— Ступай домой.

Парень быстро пошел по обочине дороги. Потом он перескочил через канаву и направился к горе напрямик через поле.

Пан Доминик все смотрел ему вслед, даже тогда, когда он уже скрылся под горой. Лицо у старика сжалось в кулачок, нос вытянулся и опустился к подбородку, глаза закрылись. Он все стоял на месте, то и дело протягивая руку, точно хотел позвать рабочего. Затем медленно побрел, уже без всякой цели, не сознавая даже, куда он идет. На ходу он все наклонялся к земле и при свете последних проблесков вечерней зари узнавал глубокие следы, которые оставил сын в рыхлом снегу и которые сострадательный мороз укреплял теперь для отца на этом тяжелом пути. Над каждым следом старик останавливался, ощупывал его палкой… Над каждым следом из груди его вырывался тихий, долгий стон, похожий на жалобный вой ветра над могилами кладбища.

1894

Штапфервег — улица в Цюрихе.

Вестмюнстер — местность на берегу Цюрихского озера.

Згеж и Пабьяницы — фабричные города, расположенные возле Лодзи, — центра текстильной, особенно хлопчатобумажной промышленности.

Весьма торжественно (нем.).

Строка из стихотворения А. Мицкевича «Морлак в Венеции» (1827–1828).

Жеромский иронизирует над позитивистской прессой, которая, призывая польское общество признать значение и силу промышленности и капитала, представляла инженеров и фабрикантов спасителями общества.