Александр Ванярх: Иван

А дед, разливая по стопкам водку, уже почти спокойно сказал:

— Ну что ж, Ваня, потом так потом, только не думай, что я такой хлипкий, меня жизнь тоже не баловала, всякое было, три войны прошел. Вот только сейчас и сдавать стал, видно, годы, да и устал я от жизни такой, — и он, пододвинув к парню стопку, предложил:

— Выпьем, что ли, по стопочке за приезд, за встречу?

Но Иван вежливо отказался.

— А я выпью, давно ее в рот не брал, а сейчас силком даже, но выпью, рад я тебе, родная душа все же, — и дед выпил, крякнув.

Завизжала и заржала лошадь.

— Что они там не угомонятся, обычно в это время уже спят, а тут… Да ты хоть поешь горяченького, с такой дороги, ой как надобно!

Ели молча, старик больше ни о чем не расспрашивал, сам налил себе вторую стопку и выпил, закусил огурцом, съел одну картофелину и с любопытством стал наблюдать, как ест Иван.

По внешнему виду Василия Лукича нельзя было определить, сделала ли свое дело водка, он только, подперев руками голову, облокотившись на стол локтями, все смотрел и смотрел на Ивана и еле заметно всем корпусом качался из стороны в сторону. Иван сразу же заметил это и подумал: «Так вот почему я тоже качаюсь. Наследственность». Поев, юноша выпил большую алюминиевую кружку чая, поблагодарил за ужин, помог убрать посуду, вместе с дедом поставили в кастрюле греть воду для мытья и только, потом присел на табуретку поближе к печке.

— А ты хозяйственный, видать, все умеешь делать, отец, мать учили? — дед опять принялся за свое.

— Да и они учили, но все же больше жизнь сама. Живем мы в тайге, за восемь тысяч верст отсюда, там дети с мальства все знать должны, иначе нельзя. Да ты присядь, пожалуйста, — и когда дед уселся на рядом стоящий диван, служивший ему и кроватью, Иван продолжал.

— Ты только не волнуйся, мне было проще все это перенести, так как не знал я долго, кто отец мой и мать. А ты их знал, жили вместе, так что не потому, что ты слабый, а тяжелее тебе перенести это, я понимаю. А вести я привез нехорошие, — и он замолчал, посмотрел на как-то совсем ровно сидевшего деда, ничего тревожного не заметил, а Василий Лукич как-то даже спокойно попросил:

— Давай, сказывай, я готов ко всему.

— Так вот, самое главное то, что мама моя, а ваша дочь Варвара, умерла уже шестнадцать лет назад и умерла тут недалеко, я к ее могиле и приехал.

Иван опять посмотрел на деда, но тот даже не шелохнулся, сидел и смотрел уже не на Ивана, а в окно, где по стеклам бежали маленькие ручейки. Дождь так и не прекращался, только ветер уже не так неистово рвал ставни. Дрова в печке прогорели и темно-сизая зола изредка вспыхивала светло-синим пламенем изнутри и потом снова, переливаясь цементно-алебастровыми бликами, шевелилась.

— А отец твой, где же сейчас? — не поворачиваясь, тусклым голосом спросил старик.

— Дак отец мой, дядя Егор, тут… Привез я его сюда, — начал, было, Иван.

Тут Василий Лукич, вздрогнув, повернул голову к Ивану и почти шепотом выдохнул:

— Как тут, где же он?

— Не в прямом смысле тут, — продолжал Иван, но в это время, в который раз, захрапели и заржали лошади и так загремели цепями, что дед, поднявшись, вышел в конюшню и включил там свет. Лошади стояли, высоко подняв головы, и сновали ушами; по вытаращенным глазам их дед понял, что они чего-то боятся, а чего, понять не мог.

— Ну, ну, чего растормошились, давно спать пора, — и, не выключая света, старик закрыл дверь и, став прямо у прохода, спросил:

— Так, где же Егор-то?

— Да ты проходи, сядь, ничего страшного нет, просто он тоже умер, а сюда я его пепел привез. Он в рюкзаке в железном ящике запаян. В коридоре стоит.

Старик несколько раз перекрестился, что-то прошептал одними губами и, пройдя, сел.

— А я все думаю, чего это лошади растревожились! Чуют, значит, — как-то задумчиво проговорил дед. — И что же дальше делать надо? — уже спросил он Ивана с какой-то обреченностью в голосе.

— Последнее желание дяди Егора исполнить — похоронить его вместе с женой, мамой моей.

— И когда же?

— Так вот завтра и сделаем, тут недалеко, верст двадцать будет, у меня карта есть.

— И что, опять чтоб никто не знал?

— Об этом мне ничего не было сказано, но я думаю, незачем афишировать.

Василий Лукич совсем уже по-стариковски поднялся с дивана и открыл дверь в другую комнату, выполнявшую, видимо, когда-то роль зала. Включил там свет, постоял немного и, вернувшись обратно, сказал:

— Давай по-христиански отдадим последние почести твоему отцу, человек он был, в общем-то, неплохой. Поставим его прах под образа, пусть, хотябы душа его побудет в своем доме последнюю ночь.