Мигель де Унамуно - «Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории

Когда они вышли на улицу, все вокруг показалось им каким-то умиротворенным, хотя и исполнившимся печали.

– То, что мы сделали, Лидувина… – начал Рикардо, собравшись с духом.

Она продолжила:

– Да, Рикардо, мы совершили ошибку.

– Дело в том, что ее уже нельзя исправить.

– Напротив, милый! Как раз сейчас ее можно исправить – сейчас, когда все стало ясно.

– Ты права.

– Плохо, что…

– Что, моя нена?

– Что мы не сможем вернуться в городок. С каким лицом явлюсь я к матери и сестре? И как посмеем мы показаться на люди?

– Но ведь ты, Лидувина, ты из нас двоих больше всего презирала то, что люди скажут…

– То, что скажут, – да; и это не так ужасно, это не очень волнует меня…

– Так что же тогда?

– Да ведь будут смеяться, Рикардо!

– Ах, правда!

Придя в гостиницу, они вновь поплакали вместе. Рикардо притворился, будто ему нужно выйти по делу, поменять деньги; но на самом деле он ушел, чтобы предоставить Лидувине возможность написать домой и воспользоваться таковой возможностью самому.

На другой день они пустились в обратный путь. Лидувина сойдет в селеньице, где живет ее тетя, сестра отца, ибо ни за что на свете ока не вынесла бы снова молчания матери и хмурого лица сестры; Рикардо же доедет до станции, ближайшей к их городу, и ночью глухими проулками проберется к отчему дому.

Обратный путь был исполнен печали. Те же виноградники, те же сосновые и оливковые рощи, те же мельницы и баржи. Когда молодые люди подъехали к границе провинции, обоим показалось, будто родные горы раскрывают им материнские объятия. Да, они были блудные дети, но… в чем же состоял их блуд? В вагоне они старались никому не попадаться на глаза, опасаясь, что войдет кто-нибудь из знакомых и узнает их. Обоих мучил стыд и, что еще хуже, сознание смехотворности своего положения, потому что оно и было смехотворным до крайности: глупая, ребяческая выходка, которой ни тот, ни другая простить себе не могли.

Когда они приехали в селеньице, где жила тетка Лидувины, та уже ждала на платформе. Лидувина судорожно сжала руку Рикардо.

– Любимый, я напишу тебе, – шепнула она и вышла.

Он еще сильнее скорчился на своем сиденье, боясь попасться кому-нибудь на глаза.

– Вот это да, милая, вот это да: никак не могу поверить! – сказала Лидувине тетка и как можно скорее закрыла за ней дверцы кареты, которая тут же отъехала.

И, оставшись наедине с племянницей, ограничилась следующей речью:

– Честно говоря, не думала, что ты такая сумасбродка! Был бы жив твой отец, мой брат, уж конечно, этого бы не случилось. Но там… с теми… Ну да ладно, девочка, ладно!

Лидувина молча глядела в небо.

Рикардо не сводил с кареты глаз, пока та не исчезла за крутым склоном холма, над которым высилась колокольня местной церквушки.

Он доехал до ближайшей к городу станции и в сумерках пешком направился к дому. В чистом, безоблачном небе солнце садилось за башню собора. Колокола прозвонили к молитве; Рикардо обнажил голову и прочел «Отче наш», три раза повторив: «Не введи нас во искушение». Затем, закончив на «Твое есть Царство и сила вовеки, аминь», добавил: «Идите по всему миру и проповедуйте Благую Весть».

– Дубина! – только и сказал ему отец, когда уже ночью увидел, как сын украдкой входит в дом.

Дни шли, а Рикардо с Лидувиной ждали последствий своего приключения. И прошли месяцы. Вначале молодые люди обменялись несколькими письмами, полными напускной нежности, упреков, жалоб. Письма Лидувины были более здравыми и рассудительными.

«Нет нужды объяснять мне, мой Рикардо, что происходит с тобой, ибо я уже догадалась. Меня не обманут красивые фразы. В сущности, ты меня больше не любишь, – думаю, и не любил никогда, во всяком случае так, как я любила тебя и люблю до сих пор, – и теперь ищешь способа освободиться от обязательств, которые накладывает на тебя скорее честь, чем нежные чувства. Но, знаешь, давай оставим вопрос о чести, ибо, хоть ты и не поверишь мне, в этом отношении я спокойна. Если ты не любишь меня так, как я тебя люблю – всею душою и всей плотью, – то тебе не надобно на мне жениться, пусть даже и произошло между нами то, что мы оба знаем. Я не желаю подобных жертв. Следуй своему призванию, а я уж решу, что делать мне. Но с этого самого дня приношу клятву, что буду принадлежать либо тебе, либо никому. Даже если бы и нашелся кто-нибудь настолько великодушный или же глупый, чтобы посвататься ко мне после случившегося, после нашей ребяческой выходки, я отвергну его, и будь что будет. Подумай хорошенько и решай, что тебе следует делать».