Мигель де Унамуно - «Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории

– Стало быть, ты держишься или, вернее сказать, цепляешься за своего щенка? С милым, дескать, рай и в шалаше? Подумай, дочка, хорошенько подумай.

– Да я уж думала-передумала. За дона Эметерио не пойду. Коли понадобится, сама сумею заработать себе на хлеб, проживу и без его капитала.

– Послушай, дочка, ведь он сейчас совсем голову потерял, бедняга, ходит дурак дураком, ради тебя готов на любую глупость… Смотри, он…

– Я уже сказала свое слово, мама, я все сказала.

– Ну ладно, коли так. Только вот что я ему скажу, когда он вернется? Что я с ним делать буду?

– Вскружите ему снова голову.

– Дочка!

– Вы меня хорошо поняли, матушка?

– Лучше некуда, дочка.

И Эметерио вернулся – разумеется, вернулся! – в дом Роситы.

– Знаете, дон Эметерио, моя дочь даже слышать о вас не хочет…

– Даже слышать?

– Ну да, она не хочет, чтобы ей морочили голову с замужеством…

– Нет-нет, только не принуждайте ее, Росита, никакого насилия! Но я… мне сдается, я помолодел… я кажусь себе другим… я способен…

– Дать ей приданое?

– Я способен… мне было бы так приятно… в мои годы я вечно один… завести семейный очаг… растить детей… Холостая жизнь мне опротивела… Меня неотвязно преследуют мысли о пенсии и вакансии…

– По правде говоря, Эметерио, – Росита впервые за время их знакомства опустила слово «дон» и при этом придвинулась поближе к Эметерио, – мне было удивительно, что вы все копите да копите деньги, хотя семьей не обзавелись… Я этого не могла понять…

– То же самое говорил мне и дон Иларион.

– Скажите, Эметерио, – и, продолжая выполнять свой хитрый тактический ход, Росита придвинулась еще ближе, – вы уже не боитесь так за свое здоровье, как прежде, в наши лучшие дни?

Эметерио не понимал, во сне он или наяву. Ему казалось, что он перенесся в былые годы, в те давние времена, о которых он мечтал более двадцати лет; вся последующая жизнь стерлась из его памяти, даже образ Клотильды рассеялся. Он почувствовал приступ головокружения.

– Излечились вы от былых страхов за свое здоровье, Эметерио?

– Теперь, Росита, теперь я способен на все. И я ничего не боюсь… даже оставить свое место вакантным! Почему, Господи Боже мой, почему я тебя упустил в то время?

– Но разве я не с тобой, Эметерио?

– Ты, ты, Росита? Ты?

– Да, я… я…

– Но…

– Ну давай, скажи, Эметерио, какой я тебе кажусь?

И тут она встала и взгромоздилась ему на колени.

И Эметерио задрожал – на этот раз от счастья, а не от страха перед увольнением. И обеими руками обхватил ее объемистую талию.

– Ой, какая ты тяжелая, девочка!

– Да, у меня еще есть за что взяться, Эметерио!

– Настоящая пышка.

– Ах, кабы в то время, когда мы с тобой познакомились, я бы знала то, что знаю сейчас…

– А если бы я знал, Росита, если бы я знал!..

– Ах, Эметерио, Эметерио, – и она ласково провела ладонью по его носу, – какими дурачками были мы в то время!..

– Ты – не очень, а я действительно был круглым дураком…

– Матушка меня все подстрекала, чтобы я тебя ослепила, а ты оказался такой…

– Такой лягушкой!

– Но теперь…

– Что теперь?

– Разве тебе не хотелось бы исправить нашу ошибку?

– Да ведь это объяснение в любви по всей форме!

– Сам видишь! Но только не так, как у Тенорио – помнишь того придурка? – не в стихах, и не на пустынном берегу реки, и не при лунном свете, и не…

– Ну, а твоя дочь, Росита? Клотильда.

– Ей это пойдет на пользу…

– И тебе тоже на пользу, Росита!

– И тебе тоже, Эметерио!

– Само собой, что и мне!

И на этом они расстались.

А при следующей встрече эта хитрюга сказала, продолжая свою завлекательную тактику:

– Слушай, миленький, клянусь тебе, когда я была тяжела Клотильдой, я только и думала что о тебе. Такая уж была у меня причуда во время беременности…

– А я тебе клянусь, что, когда я шел сюда следом за Клотильдой, я в действительности, еще сам того не зная, шел за тобой, Росита, шел за тобой… у меня было предчувствие… или подознание – по-моему, так эту штуку называл Мартинес.

– А с чем его едят, это подознание? Что-то я никогда про такое не слыхивала.

– Нет, оно несъедобное… Впрочем, еда у нас всегда будет, и даже хорошая еда. На еду у меня денег хватит и еще останется…

– Хватит на еду… и всем нам четверым?

– Почему четверым, Росита?

– Ну, считай сам… ты… я… Клотильда…

– Всего трое.

– И еще… Пакито…

– И Пакито тут же? Пусть так! В память Мартинеса!

Радость Роситы, сеньоры неопределенного возраста, была столь велика, что она даже заплакала – истеричка? – а Эметерио бросился поцелуями осушать ее слезы, упиваясь их нежной горечью. Ибо это не были – никоим образом не были! – крокодиловы слезы.