Мигель де Унамуно - «Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории

– Ага, тебе нравилось мять глину…

– Не без того…

– У гончара – Божье ремесло, ведь говорят, что Бог вылепил первого человека из глины, как кувшин…

– Ну а я, Селедонио, я бы предпочел ремесло реставратора античных амфор…

– Починщика горшков? Того, кто скрепляет горшки проволочками?

– Да что ты, никоим образом, это грубое занятие… Но вообрази: ты берешь в руки амфору…

– Зови ее кувшином, Эметерио.

– Ладно, ты берешь кувшин, разбитый на черепки, и из-под твоих рук он выходит как новенький…

– Повторяю, ты настоящий художник. Ты должен открыть гончарную лавку.

– А вот скажи, Селедонио, Бог сначала, не задумываясь, выломал у Адама ребро, чтобы сделать из него Еву, а какой ее сделать, придумал уже после?

– Полагаю, что так. Конечно, он предварительно помял и погладил ее хорошенько.

– Тут уж ничего не поделаешь, Селедонио, эта профессия, которую Дон Кихот так высоко ценил, меня притягивает, и вовсе не потому, что мне хотелось бы кого-то мять и поглаживать…

– Нет, нет, с тебя достаточно поглядывать…

– Это более духовное занятие.

– Да вроде бы.

– А иной раз, когда я думаю о своем одиночестве, мне приходит в голову, что я должен был бы пойти в священники…

– Для чего?

– Чтобы исповедовать…

– Ах да! Пусть перед тобой обнажают душу?

– Помню, как-то еще мальчишкой пришел я на исповедь, а священник между двумя понюшками табаку меня допрашивает: «Только не лги, только не лги! Сколько раз, сколько раз?» Но мне нечего было обнажить перед ним, я даже не понимал, о чем он спрашивает.

– А сейчас ты бы его лучше понял?

– Слушай, Селедонио, дело в том, что сейчас…

– Что сейчас ты умираешь от скуки, да?

– Нет, хуже, во сто раз хуже…

– Само собой, живя в таком одиночестве…

– В одиночестве, полном воспоминаний о пансионате доньи Томасы…

– Вечно Росита!

– Да, вечно Росита, вечно…

И они расстались.

Во время одной из своих вылазок Эметерио встретился с женщиной, которая произвела на него глубокое впечатление. Случилось так, что, когда он вечером вошел в одно окраинное кафе, вскоре вслед за ним туда же вошла девушка с длинными ресницами и длинными ногтями – ну точь-в-точь Росита! Ногти покрыты красным лаком, брови над черными ресницами подбриты и подрисованы черным карандашом, ресницы – словно ногти на подпухших и лиловатых веках и, под стать этим векам, тоже подпухшие и лиловатые губы. «Ну и ресничищи!» – сказал себе Эметерио. И тут же вспомнил, как Селедонио – а Селедонио был человек знающий – рассказывал об одном плотоядном растении, росянке: она захватывает чем-то вроде ресниц несчастных насекомых, привлеченных ароматом ее цветов, и высасывает из них соки. Ресниценосная девица вошла, покачивая бедрами, взбаламутила своими глазами все кафе, скользнула взглядом по Эметерио и махнула ресницами лысому старичку, который уже проглотил, не разжевывая, гренок и маленькими глотками тянул свое молочко с кофейком. Затем подмигнула ему, разом закогтив его ресницами, и одновременно провела языком по припухшим губам. У старичка лысина зарделась и стала такого же цвета, как ногти у незнакомки, и, пока та облизывала свои лиловатые губы, он тоже облизывался – мысленно – именно так! – мысленно облизывался. Красотка склонила набок голову, вскочила, будто подброшенная пружиной, и вышла. А за ней, почесывая себе нос, словно пытаясь что-то скрыть, поплелся, захваченный ее ресницами, несчастный потребитель кофе с молоком. За ним потащился с жалким видом и Эметерио, твердя про себя: «Уж не прав ли он, дон Иларион?»

Шли годы, а Эметерио продолжал копить деньги и по-прежнему вел жизнь бродячей тени, существование гриба – без будущего и почти без прошлого. Ибо прошлое мало-помалу испарялось из его памяти. Он больше не встречался с Селедонио и даже избегал его, особенно с тех пор, как Селедонио женился на своей служанке.

– Что с тобой, Эметерио? – спросил его бывший друг, когда они все же случайно встретились. – Что с тобой?

– Понимаешь, старина, я не знаю. Я уже не знаю, кто я такой.

– А раньше ты это знал?

– Я не знаю даже… живу ли я…

– И ты богатеешь, как я слышал?

– Я? Богатею?

– А Росита? Как она? Ведь этот, ее Мартинес, сотворил лучшее, на что он был способен…

– Как? Опять интересное положение? Новый ребенок?

– Нет, вакантное место на кафедре психологии…

– Что ты говоришь? Он умер?

– Да, умер, оставив Роситу вдовой и с дочерью на руках. Придет твое время, и ты, и ты тоже, Эметерио, сделаешь вакантным свое место в банке.