Иосиф Опатошу - В польских лесах

— Ривкеле действительно сердится? Почему Ривкеле молчит?

Она высвободила свою руку, села глубже, отодвинулась подальше на кушетке и решила его подразнить.

— Если б вы знали, куда папочка сегодня поехал…

— Куда?

— Отгадайте.

— Поехал знакомиться с женихом Ривкеле?

Она подняла на минуту свои тонкие брови, хотела что-то сказать, но передумала. В ее глазах светилась такая печаль, что у Мордхе перехватило дыхание. Он был уверен, что скоро случится нечто такое, что сделает его счастливым навсегда.

— Что Ривкеле хотела сказать?

Она не отвечала, закрыв лицо руками.

— Скажи, скажи! — Мордхе пытался отвести ее руки от лица.

Он целовал ее волосы, чувствовал ее голову у себя на плече. Она не сопротивлялась; ее дыхание, которое ласкало ухо Мордхе, будило каждый нерв и, казалось, нашептывало:

— Я люблю тебя… люблю тебя…

В великой радости он обнял ее, но в душе у него, где-то далеко-далеко, заныло; было досадно: то, что далось ему, далось слишком легко.

Мордхе искал впотьмах дверцу сада, не смог ее найти, перелез через забор и пошел по снежному полю, удивляясь, что под ногами так скользко. Он не чувствовал, как мороз щиплет уши, осторожно ставил ноги, чтобы не упасть, но его угнетало то, что он не чувствовал себя счастливым. Он сознавал с горечью, что все должно было быть иначе, и эти несколько слов, которые он так жаждал услышать из уст Ривкеле, эти слова его сейчас пугали. Он все спрашивал себя: и это называется счастьем? И чем больше он думал о случившемся, тем больше сожалел, что любит его Ривкеле, а не Фелиция. Могло ведь быть наоборот. И тогда он точно был бы счастлив?..

Кто знает?..

Кто?

Высокий мужчина, закутанный в хорьковую шубу так, что лица его не было видно, встретил в саду Мордхе и остановил его словами:

— Молодой человек, откуда так поздно?

— Зачем вам это знать?

— Так ты к тому же еще и грубиян!

— Не больше, чем вы!

Голос был знаком Мордхе. Он вгляделся, узнал босого Исроэла и удивился, не понимая, куда тот собрался на ночь глядя.

Босой Исроэл положил руку Мордхе на плечо и заглянул ему прямо в лицо:

— А, это ты! Он и тебя уже завлек, этот грешник?

— Какой грешник? Не знаю, о ком вы говорите!

— Ты ведь от Даниэля идешь?

— Нет!

— Где ж ты был так поздно?

Мордхе хотел ему ответить, что это не его дело, но почувствовал, что черные глаза Исроэла пронизывают его насквозь. Он смутился:

— Где я был?

— Об этом я и спрашиваю! Ну?

— У реб Довидла.

— Как же у реб Довидла, когда он с женой сегодня уехал из Коцка?

Мордхе стало досадно, что он попал впросак; юноша смутился еще больше. Хотя на самом деле он вовсе не обязан был отдавать отчет босому Исроэлу. Но, прежде чем он успел что-нибудь ответить, Исроэл продолжил диалог:

— А если ты идешь от реб Довидла, то почему надо через заборы перескакивать? Признайся, ты идешь от Даниэля?

— Я его не видел больше недели, — оправдывался Мордхе, словно в чем-то был виноват.

— Правда?

— Честное слово!

— Я верю тебе. Ты ведь ученик реб Иче.

— А вообще-то по какому праву вы меня допрашиваете? — загородил было Мордхе дорогу Исроэлу, словно желая его остановить. Он уже досадовал на себя за то, что оправдывался перед совершенно чужим человеком.

— Коцк спит спокойно, отдал свои души во власть Менделе, тот передал их Довидлу, а Довидл — последователям Шабтая Цви, — почти выкрикнул Исроэл, вынул из кармана короткую широкую трубку и указал ею на дом. — Люди глухи, люди слепы, не ощущают власти дьявола, не видят, как последователь Шабтая живет с чужими женами! Это Содом! Я его уничтожу, изведу этого грешника! Видишь золу? — Исроэл ударил двумя пальцами по трубке и высыпал оттуда золу себе на голову. — Так и он полетит у меня на все четыре стороны, чтобы от него даже следа не осталось! Чистое проклятие! Чистое проклятие!

Исроэл блеснул черными глазами, закутался в свою хорьковую шубу и ушел, не попрощавшись.

Мордхе остался стоять, пораженный нечаянной встречей, абсолютно не понимая, что этот человек делает здесь так поздно. Юноша посмотрел ему вслед, увидел, как он, высокий, чуть сгорбленный, качаясь, движется по скользкому полю, кажется, падает, а в золах у Мордхе все еще звучало:

— Чтобы от него даже следа не осталось!

Мордхе содрогнулся.

Ему мерещился осажденный Иерусалим: люди дерутся из последних сил, умирают с голоду, но не хотят уступить город врагу. Обросший волосами пророк бродит по улицам и неустанно твердит, что проклятие висит над священным городом, над храмом. Ничто не поможет. Иерусалим должен погибнуть.