Иосиф Опатошу - В польских лесах

Вокруг дома стояла тишина. Окна были закрыты, и, если б не куры, которые убежали с дороги, где купались в горячем песке, и не сырки, сушившиеся в мешочках на подоконнике и прижатые тяжелыми камнями, можно было подумать, что в доме никто не живет.

Тень какого-то человека промелькнула мимо хлева и, прежде чем Мордхе успел всмотреться, исчезла. Пристально вглядевшись, Мордхе заметил у хлева арендатора, который будто прятался от него, и почувствовал себя как человек, которому плюнули в лицо. Он прикусил губу и подумал: кто знает, может, Рохеле уже вернулась, лежит запертая в своей комнате, плачет и ждет, чтобы он за ней приехал… Он ведь клялся, обещал ей… вот здесь, у этого окна… Кажется, выглядывает кто-то… Рохеле? Он почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Кажется, его зовут, окликают? Стоит ему лишь протянуть руку, и Рохеле будет с ним: нужно только произнести слово — и Мартын остановится. Кто ему зажимает рот? Кто держит его за руку? Рохеле! Рохеле! Он кричит, взывает ко всем, и никто не слышит, будто все оглохли…

Мордхе чувствовал, что сердце его кровоточит, и он бы расплакался, если бы не стыдился реб Иче. Но это длилось недолго. Все вокруг тихо пело, дышало жизнью, а Мордхе был молод, и достаточно было стае мошек облепить его лицо, как он уже забылся, зажмурил глаза, спрятался от мошек и увидел во сне, как выходит Рохеле с черными волосами, усыпанная белыми цветочками. Она смотрит на него своими огромными глазами… Он не мог больше усидеть в бричке и соскочил, ощущая ее волосы, ее тело…

— Стыдись, ты так долго заставил меня ждать!.. Все в доме меня дразнили, говорили, что ты никогда не придешь… Я так плакала… Видишь, как покраснели мои глаза? Уйди, ты злой!..

Мордхе вздрогнул и открыл глаза. Мартын остановил лошадей. С луга бежал Вацек, босой, без шапки. Он щелкал кнутом. Впереди с лаем мчался слепой на один глаз Бурек.

Вацек не знал, что ему делать. Поцеловать руку паныча он не решался — все-таки они вместе росли и играли. Что сказать, он тоже не знал и стоял, глупо ухмыляясь.

— Чего ты стал, как столб, как корова? — выругался отец. — Растет дикарем, точно зверь, человека в глаза не видит, не умеет рта открыть. Чего ты стоишь, чего? Доить будут корову, не тебя! Поцелуй паныча и ступай к коровам. Да посмотри, где красная!..

Мордхе не позволил поцеловать себе руку, дал Вацеку денег, нагнулся из брички, хлопнул его по плечу, они невольно поцеловались, и оба сильно сконфузились при этом.

Мартын погнал лошадей, угостил кнутом красную корову, которая стояла посреди дороги; Бурек понесся с лаем обратно на луг.

Дорога была пустынна и тянулась далеко посреди темных лесов. Лошади, попав в лес, заржали так, будто напились ключевой воды. Сильнее хлестали хвостами по бокам и неслись, вздымая копытами глыбы черной земли, поросшей мхом. Стало прохладнее. По обеим сторонам дороги стоял старый, густой лес. Деревья так разрослись, что ветви с обеих сторон касались друг друга, не пропуская солнце, и сплетались, образуя зеленый свод над дорогой. Солнце местами все-таки пробивалось, и в глубине леса мошки плыли серебристым облаком, поднимаясь высоко над деревьями.

Было тихо, прохладно. Топот лошадей становился отчетливее, сырая земля хлюпала под ударами копыт, как хорошо вымешанное тесто. Изредка слышен был крик птицы, и из глубины леса неслось тихое жужжание. Оно мешало думать, от него гудело в ушах, словно в морских раковинах.

Мартына тишина усыпляла. Он опустил вожжи и закачался на козлах. В гору лошади шли медленнее. Сквозь дремоту Мартын почувствовал, что лошади еле плетутся, привычно хлестнул их кнутом по головам, проворчал: «Ну, обжоры!» — и опять закачался.

На горке, за дубом, где висел жестяной стертый крест, стоял на коленях нищий с седой лохматой головой и молился. Над крестом, на голой ветке, сидела черная ворона с распластанными крыльями. Она громко каркала, заглушая тихую молитву старика, будто недоброй вестью будила нечистую силу в старом лесу.

На ее карканье со всех сторон отзывались другие вороны, слышался шум крыльев, и в какой-то миг целая стая птиц треугольником опустилась посреди дороги, напоминая издали большое черное крыло.

От крика Мартын очнулся, погнал лошадей, кнутом разогнал ворон и со злостью сплюнул:

— Проклятые души!

Опять стало тихо. Дорога тянулась в гору, потом под гору, а потом снова в гору. Мордхе хотелось думать о Рохеле, о родителях, о Коцке, но он не мог, и от тоски, как ребенок, наметив самую дальнюю горку, начал высчитывать, сколько времени понадобится, чтобы бричка взобралась наверх. И чем ближе туда подъезжала бричка, тем меньше казалась горка, пока совсем не сровнялась с землей. Мордхе стало грустно, словно он потерял что-то. Он снова отыскал взглядом самую дальнюю горку и был уверен, что на этот раз он ее больше не потеряет из виду. Но скоро ему и это надоело. Он вертелся на сиденье и вдруг вздрогнул.