Иосиф Опатошу - В польских лесах

— Реб Авром, вы угадали. У меня бывают грешные мысли!

— Что вы, реб Иче? — растерялся реб Авром. — Я этого не сказал! Я только сказал, что если человек живет отшельником, то у него, само собой разумеется, должны появиться грешные мысли.

— Они и появляются, реб Авром! — спокойно согласился реб Иче. — И чем больше грешных мыслей у человека, чем сильнее страх грехопадения, тем больше человек углубляется в себя и тем легче ему преодолеть телесные потребности и постичь сущность Всевышнего…

— Тогда зачем же искушения? — усмехнулся Авром. — Если их можно так легко избежать? Как там говорится: «Поэтому оставит человек отца своего и мать свою»…

— Что вам сказать? — Реб Иче наморщил лоб, поглаживая свою черную бородку. — Вы когда-нибудь видели, как дети качаются на качелях? Чтобы качели поднимались все выше и выше, ребенок должен каждый раз отталкиваться ногой от земли, и, если не упираться в землю, ему никогда не подняться над ней. В жизни то же самое. Человек, у которого нет грешных мыслей, так глубоко увяз в чувственном бытии, так огрубел душевно, что ничего не чувствует, ни к чему не стремится. Знайте: в каждой грешной мысли есть Божественная искра, которая пала до весьма низкой ступени и жаждет искупления. И человек не должен пугаться грешных мыслей. Он должен идти им навстречу с раскрытыми объятиями, обнажить их, сбросить с них одеяние, потому что только внешняя форма грешна, и, когда он преодолевает то греховное, что было в этой мысли, он соединяется с искрой Божьей. Понимаете?

Реб Иче умолк. Черные глаза его горели. Рот был открыт. Влажные кривые зубы придавали его лицу дикое выражение. Он провел рукой по лбу и снова заговорил:

— А теперь мы возвращаемся к качелям. Чем сильнее ты раскачиваешься, то есть чем больше овладевают тобой грешные мысли, чем крепче они хватают тебя за горло, тем выше ты подымаешься, если одолеешь эти мысли.

— Извините, пожалуйста, реб Иче! — улыбнулся реб Авром. — Значит, выходит, как я вас понял, грешить — это благое дело? Ха-ха-ха! И когда я вчера застал моего сынка с дочерью арендатора, я должен был похвалить его за это, да? Сказать: «Веселись отрок, пока ты молод»?

Реб Иче вдруг изменился в лице. Огонь в глазах угас, бледное лицо сделалось еще более усталым, вокруг стиснутых губ легла тень, как будто этот разговор вызвал в нем тоску.

— Я хочу, чтобы вы меня поняли! — сердито произнес реб Иче, но сейчас же спохватился и заговорил мягким, почти просящим тоном: — Я не думаю, Боже сохрани, что человек должен всецело отдаться чувственному началу, должен предаться наслаждениям. Я этого не говорил! Я только сказал, что в каждом грехе, в каждом соблазне есть искра Божья, и искры тоскуют по своему, так сказать, «первоисточнику», как дети по матери, издавая немые вопли, несущиеся над миром. Когда кто-нибудь слышит немой крик и освобождает искру Божью, он поднимает ее на высшую ступень и этим возвышается сам.

Мордхе дрожал, молил Бога, чтоб отец не оскорблял реб Иче, а сам смотрел на него своими большими серыми глазами с такой любовью и преданностью, будто утешал: не принимайте это близко к сердцу, ребе, я вас понимаю…

— Вы же сами себе противоречите! — улыбнулся реб Авром. — Разве есть худшее зло, чем жена? А вы…

— Наверное, так, реб Авром, так должно быть! — прервал его реб Иче и улыбнулся.

Брайна просунула голову в дверь:

— Пусть хозяин идет завтракать! Все уже на столе!

— Пойдемте, реб Иче, закусим! — сказал, потирая руки, реб Авром и обратился к Мордхе: — Чего ты ждешь? Молись, уже поздно!

Оставшись один, Мордхе встал у окна и начал молиться. Он чувствовал себя оскорбленным за реб Иче, не понимал, для чего вообще отец затеял весь этот разговор. Ему несколько раз вспомнились последние слова реб Иче: «Наверно, реб Авром, так должно быть». Он хотел постичь смысл этих слов и задумался.

Пчела с жужжанием подлетела к закрытому окну, стукнулась о стекло, закружилась с распростертыми крылышками, тщетно пытаясь влететь в комнату.

Мордхе, заложив руку за спину, шагал из угла в угол, зная, что молится рассеянно. Он несколько раз пытался собраться с мыслями и не смог. Он слышал, как пчела бьется о стекло, и ему пришло в голову, что, может быть, и он стоит перед стеной, надеется, как эта пчела, проломить ее головой, но, вероятно, ему это никогда не удастся. Кляня себя за то, что он не может отогнать прочь дурные мысли, Мордхе вдруг принялся стучать кулаками по стене, ободрал их до крови и успокоился.