Магда Сабо - Фреска

«Это ужасно, – повторял про себя Приемыш. – Просто какой-то кошмар!»

Когда он увидел обеих женщин напротив, то с трудом сдержался, чтобы не закричать и не кинуться прочь. Жофи в черном платке, Береш тоже в черном платке, обе – на скамье для родственников, по другую сторону гроба рядом с Аннушкой. Мамаша Береш ко всему еще и слезу пустила, носовым платком с траурной каемкой трет глаза, а Жофи время от времени взглядывает в его сторону, и тогда на лице ее появляется та застенчивая и хмурая улыбка, какою из всех прочих она обычно выделяла его. Когда Приемыш вошел в часовню и увидел Саболча Сабо и делегацию от преподавательского состава с венком, то первой мыслью его было: вот ведь, если разобраться, какие порядочные люди – все утро вели занятия в школе, к пяти часам идти на собрание и все-таки решили отдать ему должное, почтить церемонию своим присутствием, даже Чабан здесь, судя по всему, тот вовсе не собирается ставить ему палки в колеса. Но Жофи и ее матушка… Жофи, несмотря на траур, невестой восседает у гроба. А ведь он ни разу даже руки ее не коснулся, не сказал ни единого неосторожного слова, какое можно было бы истолковать в том смысле, будто он собирается на ней жениться!

«Но ведь я постоянно бывал в их доме», – с ужасом припомнил он, и действительно, он наведывался к ним каждую неделю и от приглашения к ужину не отказывался, а Береш называл «мамашей», – что понятно, евоей матери ведь, в сущности, он так и не знал, – и Жофи его обращение особенно трогало. Да, теперь, несомненно, дорога в партию ему открыта. Береш сидит напротив семьи, с видом заправской тещи, Жофи, эта только что не рдеет, ее обычно невыразительная, крестьянская физиономия сияет от счастья. Ну что же, если ему готовили сюрприз, то можно считать, он удался. Черт бы побрал весь мир и всю жизнь растреклятую! Обе в черных платках, подчеркивающих траур, а главное, куда они уселись: на скамью для родственников, рядом с Аннушкой и Анжу; Жофи, та даже поет вместе о хором – хочет показать перед Папочкой, что и она не лишена благочестия, даром что коммунистка. Преподавательский состав почти в полном сборе. И Саболч Сабо во главе делегации, сентиментальнейшим идиот, вот уж для кого никакой кары не жалко! Нет, чтобы удержать Жофи от участия в религиозной церемонии, так он еще и остальных учителей притащил на отпевание. В партию его теперь примут, но получается, что он должен жениться на Жофи! Ах, пропади все пропадом! Священник вздрогнул и отвел руку от глаз. Сидевший рядом с ним Приемыш расплакался в голос, как малый ребенок.

Витражи в часовне – поскольку часовнею пользовались служители разных вероисповеданий – были украшены росписями с таким расчетом, чтобы изображения не задевали догматов ни одной из религий. Окна выходили не на кладбище, а совпадали с нишами в кладбищенской стене, и с началом церемонии за стеклами вспыхивали лампочки. Агнец – символ протестантской общины, олень, жаждущий припасть к источнику, виноградная гроздь, альфа и омега, весы и сосуд с елеем, хлеб и рыбы, колосья злаков сверкали и переливались на цветных мозаиках. Старая Кати не могла оторвать от них восторженного взгляда; она впервые в жизни попала сюда, впервые по ком-то из ее знакомых служили панихиду в парадном зале часовни. Священник же терпеть не мог эти бесовские изображения, что послужило причиной очередной ссоры, когда умерла Эдит: священник настаивал на похоронах по второму разряду, потому что тогда панихиду служили бы не здесь, а в другом, более скромном, выкрашенном в однотонный цвет помещении, без окон и витражей; но Ласло Кун заказал парадный зал, и вот извольте теперь любоваться этими роскошествами и языческой мишурой.

«На редкость бездарный олень», – думала Аннушка. Она не знала художника, который когда-то делал эти витражи. Олень совсем не похож на оленя, да и хлебы трудно принять за хлебы. Сама она не занимается витражами, но приведись ей, она никогда бы не допустила такой безвкусицы. Барашек этот не стилизованный, но мало похож и на натурального, да и такое страшилище вообще не назовешь бараном, хотя, казалось бы, у него все на месте: и все четыре ноги, и овечья шерсть, и морда… «Надо сделать лампу в виде барашка», – вспыхнула вдруг идея. Зал, где стоял гроб с телом матери, сейчас не казался ей таинственным, как в детстве, когда она, замирая, стояла здесь и глаз не могла отвести от ярких подсвеченных изображений. «Я стану великим художником!» – обещала когда-то маленькая Аннушка оленю, склонившемуся над прохладным ручьем. «Вот я и стала настоящим художником! – думала Аннушка. – Придет время, и люди узнают об этом. Нарумяненная старуха, наверное, Бабушка. И что она меня так пристально разглядывает?»