Жозеф Кессель: Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.

Так рассуждали мои товарищи по полетам, покеру и выпивке. У нас даже рефлексы стали общими. Но сейчас я был далек от них, я находился от них на таком расстоянии, которое вряд ли можно было измерить.

В их представлении Сибирь была проклятой богом ледяной пустыней, а само путешествие виделось им как нескончаемая операция, нелепая затея. А я… Я, словно в тумане, пересекал незнакомые мне континенты и океаны. Чем длиннее был предстоящий путь, тем больше открытий он готовил. А в самом конце, на краю света, бескрайние заснеженные степи, огромные реки, непроходимые леса, племена, все еще живущие в каменном веке, и, конечно, казаки с берегов Байкала и Амура. А еще песни каторжников.

Мои русские корни, знание языка, сказки и книги моего детства, народные песни, прекраснее которых ничего на свете нет, — все это пробудило во мне освещенную звездами мечту. Я осознал это несколько позже, а в тот момент мне было не до размышлений. Я грезил наяву.

К реальности меня вернул чей-то спокойный голос. Между двумя затяжками трубки обутый в сабо широкоплечий лейтенант с уже наметившимся животиком и ярким румянцем на щеках — он руководил в эскадрилье офицерами-наблюдателями и летал в одном экипаже с капитаном — обращаясь к капитану, он произнес:

— Как ты, наверное, заметил, безумцев среди нас нет.

— Так я и знал, — ответил капитан.

А потом, подняв глаза к безоблачному небу, он сказал:

— А теперь приступим к более важным делам.

Все бросились к самолетам, уже раскатисто ревевшим под вращающимися винтами. Капитан тоже отправлялся на задание, но, как обычно, самым последним. Он любил наблюдать, как самолеты один за другим поднимаются в воздух.

Я сделал вид, что проверяю свой шлем и планшеты с картами. Затем нагнал его на пороге барака и попросил записать меня добровольцем в Сибирь.

На его лице сначала промелькнуло недоверие, почти мгновенно сменившееся болью и страданием. Мне стало плохо. Я знал, что говорил мне его взгляд: «Ты нас бросишь? Ты? Как такое возможно? Ты, прибывший к нам восемнадцатилетним курсантом, только-только окончившим школу, где ты так ничему и не научился… Ведь это я первым ввел тебя в бой, я объяснял тебе, что такое полоса обороны, я обучал тебя пристрелке, разным военным хитростям, песням и фарандоле, я включал тебя в приказы об объявлении благодарности, награждал тебя. А ты, ты хочешь нас оставить!»

Мы — это его эскадрилья. Он любил ее (нас) больше всего на свете. Да я и сам тоже. Больше в моей жизни такого не было, эскадрилья была моей семьей, моей бандой, она заменила мне родителей во время войны, она была моей Вселенной. А капитан был душой, сердцем и жизненным центром этой Вселенной. Для всех он был командиром, которому повиновались с радостью. Каждому из нас он был верным другом, веселым товарищем и лучшим советчиком. Ему было всего двадцать четыре года. Из них больше трех лет, начиная с 1915 года, он служил в авиации. Наблюдатель, пилот, командир эскадрильи. Восемь раз его самолет сбивали, пять раз он был ранен. Счастьем было услышать похвалу из его уст. А выговор, даже незначительный, приводил меня в отчаяние.

Чтобы понять и осознать те чувства, что он мне внушал, нужно в двадцать лет оказаться в горниле войны, но при этом иметь непреодолимое желание восхищаться кем-то и любить, и, конечно же, рядом должен быть такой капитан.

«Ты бросаешь нас!» — кричали глаза капитана. Я бы вынес все, что угодно, все, лишь бы избавить его от этой боли. Я не мог произнести ни слова, но без колебаний я кивнул головой, чтобы подтвердить мою просьбу.

Мне нужна была и эта экспедиция, и эти бескрайние просторы, мне нужна была Сибирь.

Мы обменялись с капитаном долгим взглядом, пожали друг другу руку. Это много значило для капитана, но еще больше это значило для меня. Он похлопал меня по плечу и сказал:

— Да будет так, мой друг. Удачи тебе.

Самолеты пролетали над бараком и взмывали высоко в небо. Я направился к моему самолету. Капитану пришлось крикнуть, чтобы я услышал его слова:

— Будьте внимательны. В зоне обстрела появилась группа немецких истребителей. Весьма агрессивных. Будет глупо, если вас собьют во время вашего последнего задания здесь.

После этого, как и следовало ожидать, начались формальности, бумажная волокита… Миссия в Сибири зависела от многочисленных служб, разбросанных по разным областям. Запись. Назначение. Денежное довольствие. Медицинский осмотр. Транспортировка. Штемпели. Печати. А поскольку миссия существовала пока только на бумаге, повсюду царили неведение и неразбериха.