Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

— Гм… и зачѣмъ она такъ поздно гуляетъ одна. Развѣ это не опасно для молодой дѣвушки, въ такое время ходить по Карлъ-Іоганнштрассе? — Нѣтъ! Никто съ вами не заговариваетъ, не оскорбляетъ васъ, я хочу сказатъ, не приглашаютъ ли васъ съ собой домой?

Она посмотрѣла на меня удивленно, желая отгадать по моему лицу, что я этимъ хочу сказать. Вдругъ она взяла меня подъ руку и сказала:

— Тогда пойдемте вмѣстѣ.

Я пошелъ съ ней. Дойдя до извозчика, я остановился, освободилъ руку и сказалъ:

— Послушайте, дитя мое, у меня нѣтъ ни гроша. — И, сказавъ это, я хотѣлъ итти своей дорогой.

Сперва она не хотѣла мнѣ вѣрить; но, ощупавъ и не найдя ничего въ моихъ карманахъ, она разсердилась, закинула голову назадъ и обругала меня треской.

— Покойной ночи, — сказалъ я.

— Подождите, на васъ золотые очки?

— Нѣтъ.

— Тогда убирайтесь къ чорту!

Я ушелъ.

Но вскорѣ послѣ этого она прибѣжала назадъ и позвала меня.

— Вы можете тѣмъ не менѣе сопровождать меня.

Я былъ пристыженъ этимъ предложеніемъ бѣдной уличной дѣвки и отказался. Теперь черезчуръ поздно, мнѣ нужно сдѣлать еще одинъ визитъ, и потомъ она не должна приносить такой жертвы.

— Нѣтъ, я хочу, чтобы вы пошли со мной!

— Но я не могу итти при такихъ условіяхъ.

— Вы, вѣроятно, идете къ другой?

— Нѣтъ.

Мнѣ казалось, что я стою въ жалкомъ видѣ передъ этой странной дѣвушкой, и я рѣшился спасти, по крайней мѣрѣ, хоть внѣшность.

— Какъ васъ зовутъ? — спросилъ я.

— Марія…

— Вотъ вы послушайте, Марія. — И я началъ разсказывать ей всѣ свои дѣла. Дѣвушка приходила все въ большее удивленіе. — Неужели она считаетъ меня за одного изъ тѣхъ, кто шляется по ночамъ и подстерегаетъ молодыхъ дѣвушекъ? Чѣмъ заслужилъ я такую несправедливость? Развѣ я сказалъ что-нибудь неблагоразумное? Развѣ ведутъ себя такъ, когда имѣешь въ виду что-нибудь нехорошее? Короче говоря, я заговорилъ съ ней и прошелся нѣсколько шаговъ, чтобы видѣть, какъ далеко это зайдетъ. Зовутъ меня пасторъ такой-то! Покойной ночи. Иди и не грѣши!

И я ушелъ.

Въ восхищеніи отъ своей счастливой мысли я потиралъ руки и громко разговаривалъ съ собою.

Что за восторгъ — сдѣлать мимоходомъ доброе дѣло! Быть-можетъ, я подалъ этому падшему созданью руку въ самый критическій моментъ ея жизни. Я спасъ ее отъ погибели на вѣчныя времена. Она убѣдится въ томъ, когда одумается. И даже на смертномъ одрѣ съ благодарностью вспомнитъ обо мнѣ… Нѣтъ, еще стоитъ быть честнымъ и порядочнымъ человѣкомъ!

Я сіялъ и чувствовалъ себя свѣжимъ и бодрымъ. — Если бъ у меня была только свѣча, статья моя была бы окончена! — напѣвая и насвистывая, съ своимъ новымъ ключомъ въ рукѣ, я шелъ и думалъ о способѣ, какъ бы мнѣ раздобыть свѣчу. Ничего не остается другого, какъ вынести свои бумаги на улицу и писать у газоваго фонаря. Я отворилъ дверь и поднялся.

Спустившись обратно, я закрылъ снаружи дверь и всталъ подъ фонаремъ. Вездѣ тишина… Только изъ переулка доносятся тяжелые шаги городового, да гдѣ-то около Гансгаугена лаетъ собака. Мнѣ ничего не мѣшаетъ, я подымаю воротникъ пиджака и задумываюсь.

Будетъ отлично, если мнѣ поcчастливится присочинить конецъ къ этой статьѣ. Я какъ-разъ дошелъ до очень труднаго мѣста, гдѣ долженъ быть переходъ къ чему-то новому; затѣмъ громкій, стремительный финалъ, замираніе успокоившейся мысли и въ концѣ — новая мысль, неожиданная и потрясающая, какъ выстрѣлъ или грохотъ падающей лавины. И точка.

Но слова какъ-то не клеились. Я просмотрѣлъ все съ начала до конца, перечиталъ каждую фразу и все-таки никакъ не могъ собрать свои мысли для громкаго конца. Къ тому же, пока я все это обдумывалъ, неподалеку отъ меня всталъ городовой и испортилъ мнѣ все мое настроеніе. Какое ему дѣло до тоги, что я какъ-разъ дошелъ до самаго главнаго пункта превосходной статьи для командора?

Боже мой, это было немыслимо держаться на одной водѣ, какъ я ни старался! Я простоялъ по крайней мѣрѣ часъ около фонаря, городовой расхаживалъ передо мной взадъ и впередъ; было черезчуръ холодно, чтобы стоятъ на одномъ мѣстѣ. Окончательно упавъ духомъ послѣ этой неудачной попытки, я снова открылъ дверь и направился въ свою комнату.

Тутъ наверху было такъ холодно и, благодаря густой темнотѣ, съ трудомъ можно было различитъ окно. Ощупью я добрался до постели, снялъ сапоги и сталъ отогрѣвать ноги руками; затѣмъ я легъ совсѣмъ одѣтый, по обыкновенію.

Какъ только разсвѣло, я усѣлся на кровати и сталъ продолжать свою статью. Въ такомъ положеніи я просидѣлъ до полудня, но могъ написать всего 10–20 строкъ. До конца все еще было далеко.