Кнут Гамсун - Бенони (пер. Ганзен)

Свенъ Дозорный опять шелъ лѣсомъ, распѣвая, болтая самъ съ собой, раздумывая о томъ, о семъ и передергивая плечами. Въ дорогѣ онъ пробылъ недолго, пришелъ въ Сирилундъ еще засвѣтло, хотя дни и стояли короткіе. Онъ отдалъ письмо Макку и получилъ приказъ переночевать, чтобы дождаться отвѣта.

Въ письмѣ Бенони къ Макку сообщалось о цѣнахъ на треску, печень, икру и соль; сколько груза уже закуплено и сколько еще имѣется въ виду. Дальше говорилось, что онъ продалъ порядочно сельдей для наживки, и по хорошей цѣнѣ. Въ концѣ же письма Бенони, какъ человѣкъ, собирающійся жениться, спрашивалъ насчетъ клавесина въ большой горницѣ и розоваго рабочаго столика въ маленькой: мы уступитъ ли Маккъ ему эти вещи и какъ дешево? На Лофотенахъ не купишь ни такой музыки, ни такого столика, кромѣ развѣ простыхъ сосновыхъ, а зa такимъ Роза не станетъ шить, поэтому Маккъ оказалъ бы ему услугу… «Съ почтеніемъ Б. Гартвигсенъ со шкуны».

Маккъ написалъ въ отвѣтъ, что ему, конечно, жаль разстаться съ клавесиномъ и рабочимъ столикомъ, но изъ расположенія къ самому Бенони, а также потому, что его милая крестница вздыхала по этимъ вещамъ и, пожалуй, жить безъ нихъ не могла, онъ ихъ уступитъ за сходную цѣну…

Свенъ расположился вечеромъ въ людской, пѣлъ пѣсни и забавлялъ всѣхъ. Сначала бойкій парень устроился было на чердакѣ надъ людской, — подъ предлогомъ, что смертельно усталъ съ дороги. На чердакѣ оказалась постель, начинались такія пріятныя сумерки, лежать было такъ славно, тепло, что Свенъ отлично могъ бы выспаться… Но у него терпѣнія не хватило пролежать тамъ больше часа, и онъ опять шмыгнулъ внизъ. Въ людской уже зажгли огонь, но у самаго входа на лѣстницу Свенъ наткнулся на очень горячаго человѣка, — это былъ старшій изъ дворовыхъ работниковъ, и между ними завязалась любопытная перебранка.

— Взять да вытолкать тебя въ шею! — сказалъ работникъ.

Свенъ расхохотался и отвѣтилъ только:- Ну-ка!

— Я приставленъ слѣдить за порядками въ людской. Самъ Маккъ такъ велѣлъ.

— А что же я такое сдѣлалъ?

— Ты лазилъ на чердакъ… Какъ разъ оттуда идешь… Якобина! — крикнулъ работникъ наверхъ.

— Чего? — отозвалась сверху Брамапутра.

— Слышишь? Она тамъ.

— А мнѣ-то какое дѣло! — отвѣтилъ Овенъ. — Я спалъ тамъ съ дороги.

— Беззаконно спалъ! Якобина замужемъ за Оле.

— А я почемъ зналъ? Я тутъ чужой; городской человѣкъ.

— Нѣтъ, я тебѣ скажу, кто ты: живодеръ, который шляется изъ двора во дворъ, — заявилъ работникъ.

— Тебя бы плетьми угостить за твой языкъ! — отвѣтилъ Свенъ.

— А тебя вздуть до полусмерти! — разъярился работникъ. — Понялъ, что я сказалъ? Вздуть!

— Обзывать людей живодерами — да это уголовщина! Во всякомъ порядочномъ городѣ на тебя бы надѣли за твою ругань колодки! — не оставался въ долгу Свенъ.

Брамапутра спросила сверху изъ-за чего они ссорятся. Какъ только у Свена оказался стоющій вниманія свидѣтель, задора въ немъ еще прибавилось, и онъ подступилъ съ кулаками къ самому носу работника:- Ежели ты сейчасъ же не уберешься, я тебѣ нагрѣю уши!

Брамапутра спустилась совсѣмъ внизъ, — безстрашная, курчавая и любопытная. — Да вы совсѣмъ спятили! — сказала она.

— А ты напрасно такъ поддаешься, — предостерегающе обратился къ ней работникъ. — Смотри, Оле твой вѣдь только въ отлучкѣ; небось, вернется.

Свенъ только взглянулъ, и видно было, что ему недолго перейти отъ словъ къ дѣлу: — Что ты сказалъ? — спросилъ онъ.

— Ничего, — отвѣтилъ работникъ, — я не стану много разговаривать, а возьму да вышвырну тебя вонъ!

Брамапутра вмѣшалась въ дѣло, продѣла свою руку подъ локоть работника и оттащила его въ сторону. — Будетъ вамъ! Есть изъ-за чего! — сказала она. — Сегодня же Пасха и все такое… Пойдемъ лучше со мной!

И работникъ пошелъ съ ней въ людскую.

Свенъ остался въ сѣняхъ, насвистывая и раздумывая. На самомъ дѣлѣ на умѣ у него была не Брамапутра, а Элленъ Горничная. Онъ видѣлъ ее нѣсколько разъ, шутилъ съ ней и оказывалъ разныя маленькія любезности. «Ну, да, вѣрно, она придетъ послѣ», подумалъ онъ и тоже двинулся въ людскую. Вотъ тогда-то онъ и поднялъ тамъ возню, принялся пѣть и выкидывать разныя штуки. А Элленъ Горничная, дѣйствительно, пришла, немного погодя, и осталась до поздняго вечера. Да, не будь Пасха, пожалуй, сразу пустились бы въ плясъ.

Въ самый разгаръ веселья вошелъ Маккъ съ письмомъ въ рукахъ. Въ людской сразу наступила мертвая тишина, и каждый пожелалъ очутиться гдѣ-нибудь подальше, — такое почтеніе внушалъ къ себѣ старый хозяинъ. Но Маккъ даже не поглядѣлъ по сторонамъ; ему не къ лицу было показаться передъ слугами мелочнымъ придирой.