Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

Черезъ нѣсколько времени спокойствіе возвратилось къ нему. Всѣ такъ славно и живо разговаривали, переходя съ одного предмета на другой; свѣтлая радость снова овладѣла имъ и заставила его голосъ дрожать. Онъ былъ живъ, да, онъ не умеръ и не умрётъ; въ густой зелени сада, у накрытаго бѣлой скатертью, уставленнаго серебряной посудой стола сидѣло общество веселыхъ людей, которые смѣялись, глаза которыхъ играли; было ли хоть какое-нибудь основаніе чувствовать себя несчастнымъ?

— Если бы вы были дѣйствительно милы и любезны, вы бы взяли скрипку и сыграли что-нибудь, — сказала хозяйка дома.

Нѣтъ, какъ это она однако догадалась! Когда и всѣ стали его просить объ этомъ, онъ громко разсмѣялся и сказалъ:

— Да вѣдь у меня даже нѣтъ скрипки!

Ну, такъ они пошлютъ за скрипкой органиста: въ одну минуту она будетъ ужъ здѣсь.

Да, но это безполезно, онъ не притронется къ ней. Скрипка органиста испорчена маленькими рубинами, вдѣланными въ деку; изъ-за этого получился какой-то стеклянный тонъ; ихъ совершенно не слѣдовало вставлять въ нее, это было совсѣмъ неумѣстно. Къ тому же онъ почти не умѣетъ управлять смычкомъ; да, онъ собственно и никогда этого не умѣлъ; вѣдь ему самому это лучше всѣхъ извѣстно, не такъ ли? И вотъ онъ сталъ разсказывать, какъ въ жизни съ нимъ только одинъ разъ случилось, что объ игрѣ его говорили публично; это было нѣчто въ родѣ символа. Онъ получилъ вечеромъ газету и наслаждался ею въ постели; онъ былъ тогда очень юнъ, жилъ у своихъ родителей, и о немъ написали въ мѣстной газеткѣ. О, какъ онъ былъ счастливъ этимъ! Онъ много разъ перечитывалъ эти строки и заснулъ, не загасивъ свѣчи. Ночью онъ проснулся еще до смерти усталый; свѣчи догорѣли, въ комнатѣ было темно, но на полу, увидалъ онъ, что-то неясно бѣлѣлось, а такъ какъ онъ зналъ, что въ комнатѣ его находилась бѣлая плевательница. то онъ подумалъ: а, это и есть плевательница! Грустно сказать, но онъ плюнулъ, и услыхалъ, что попалъ вѣрно. А такъ какъ онъ сразу попалъ замѣчательно вѣрно, то плюнулъ еще разъ и опять попалъ. Затѣмъ онъ улегся и снова заснулъ. А утромъ онъ увидалъ, что плевалъ онъ на свою драгоцѣнную газету, и плюнулъ какъ разъ на благосклонный отзывъ. Хе-хе-хе, это было очень грустно.

Всѣ засмѣялись этому, хорошее настроеніе росло. Хозяйка дома все же сказала:

— Однако вы, право, стали немного блѣднѣе, чѣмъ прежде!

— Ахъ, — возразилъ Нагель, — это ничего не значитъ, я чувствую себя хорошо.

И онъ громко смѣялся надъ мыслью, будто что-нибудь можетъ у него быть не въ порядкѣ.

Вдругъ краска залила его лицо: онъ встаетъ со скамьи и говоритъ, что все же ему не хватаетъ чего-то; онъ еще не можетъ отдать себѣ отчета, но какъ будто съ нимъ должно случиться нѣчто неожиданное; ему такъ страшно. Хе-хе-хе, слыханое ли дѣло! Это смѣшно. Но вѣдь это ничего не значитъ, не правда ли? А съ нимъ дѣйствительно случилось нѣчто.

Тогда его попросили разсказать.

— Нѣтъ, зачѣмъ же? Это не имѣетъ никакого значенія, такъ, пустяки, зачѣмъ ему убивать этимъ время? Онъ только наскучитъ всей компаніи.

— Нѣтъ, онъ ни въ коемъ случаѣ не наскучитъ.

— Но это такъ длинно! Это началось далеко, въ Санъ-Франциско; ему приходится теперь расплачиваться за, то, что онъ курилъ опіумъ…

Опіумъ? Господи, вотъ интересно!

— Нѣтъ, сударыня, скорѣе печально, потому что теперь среди бѣла дня я испытываю муки страха. Не думайте, что я каждый день курю опіумъ; я курилъ его два раза, и притомъ второй разъ это уже было неинтересно. Но въ первый разъ я пережилъ нѣчто дѣйствительно замѣчательное; это правда. Я очутился въ такъ называемомъ "Дэнѣ". Какъ я туда попалъ? Безъ всякой цѣли! Я шатался по улицамъ, глядѣлъ на людей, выбралъ себѣ одну особу и сталъ слѣдить за ней издали, чтобы посмотрѣть, куда она въ концѣ концовъ войдетъ; я не останавливался даже передъ тѣмъ, чтобы входить прямо въ дома или въ подъѣзды домовъ, только бы видѣть гдѣ она въ концѣ концовъ останется. Ночью въ большихъ городахъ жизнь необычайно интересна, и можно завести самыя замѣчательныя знакомства. Ну, да не о томъ рѣчь! Итакъ, я — въ Санъ-Франциско и шатаюсь по улицамъ. Ночь; передо мной идетъ высокая, худая женщина, которую я не упускаю изъ вида; при свѣтѣ газовыхъ фонарей, мимо которыхъ мы проходимъ, я вижу, что на ней кисейное платье, а на груди — крестъ изъ какихъ-то зеленыхъ камней. Куда она идетъ? Она проходитъ множество кварталовъ, огибаетъ углы улицъ и все идетъ и идетъ, а я слѣдую за ней. Наконецъ мы доходимъ до китайскаго квартала; женщина спускается по грязной каменной лѣстницѣ, и я за нею; она идетъ по длинному переулку, и я иду по длинному переулку. По правую сторону отъ насъ стѣна, а по лѣвую — кафе, цирюльни и прачечныя. Тутъ женщина останавливается передъ одною дверью, стучитъ; въ окошечкѣ, вдѣланномъ въ дверь, показывается косоглазое лицо и впускаетъ ее. Я жду немного, стою совершенно тихо, потомъ стучусь тоже. Дверь снова отворяется, и я вхожу.