Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

Они ехали молча. Сюзи думала: «А как же Кларисса?» — но не осмеливалась спросить. Вандерлин закурил сигарету, мычал танцевальную мелодию и глядел в окно. Неожиданно она почувствовала его ладонь на своих руках.

— Сюзи… ты когда-нибудь видишься с ней?

— Вижусь… с Элли?

Он кивнул, не поворачивая к ней лица.

— Не часто… иногда… — выдавила она.

— Если увидишь, ради бога! скажи ей, что я счастлив… счастлив, как король… скажи, что сама могла убедиться в этом… — Голос его дрогнул. — Я… будь я проклят, если… если она будет переживать за меня… если возможно…

Сигарета выпала из его пальцев, он всхлипнул и закрыл лицо ладонями.

— Бедный Нельсон… бедный Нельсон, — прошептала Сюзи.

Пока их такси, гремя, проезжало Пляс-дю-Карусель и по мосту, он сидел рядом с ней, не отнимая рук от лица. Наконец он вытащил надушенный платок, вытер глаза и достал другую сигарету.

— Я в порядке! Так и скажи ей, Сюзи, хорошо? Было несколько моментов в прошлом, которые мне никогда не забыть, и из-за них я думаю о ней с благодарностью, а не со злостью. Прежде я не знал, что такое может быть… но это есть… А сейчас, когда все улеглось, я чувствую себя прекрасно — так и можешь ей сказать… Послушай, Сюзи… — он поймал ее руку, когда такси остановилось у ее гостиницы, — скажи ей, что я все понимаю, ладно? Я очень хочу, чтобы она это знала…

— Скажу, Нельсон, — пообещала она и поднялась одна в свою мрачную комнату.

Единственное, чего боялась Сюзи, так это того, что Стреффорд, вернувшись на другой день, отнесется к разговору предыдущим вечером как к «нервному припадку» и переведет все в шутку. Он, конечно, мог слишком сильно обидеться на ее выходку, чтобы искать встречи с ней сразу, — но нет, вряд ли, учитывая его легкий, современный подход к убеждениям и поведению. Возможно, больше всего его взволновало то, что она так открыто отказалась от обеда в посольстве.

Но в конце концов, почему она должна снова встречаться с ним? За последний месяц она объяснялась с ним достаточно, чтобы усвоить, как редко ей удается что-то ему объяснить. Если другой не понимает с первого слова, даже с первого взгляда, последующие разъяснения лишь углубляют непонимание. А она превыше всего хотела — и особенно после часа, проведенного с Нельсоном Вандерлином, — оставаться свободной, независимой, сохранить свое, с трудом возвращенное «я». Она села писать письмо Стреффорду — и это было лишь немногим менее мучительно, чем в тот раз, когда она писала Нику. Не потому, что она переживала хоть сколь-нибудь схожие чувства, но потому, что, как только созрело решение написать ему, ей приходили на память лишь его доброта и терпение, его добродушие и все другие качества, которые ей всегда нравились в нем, и потому, что ей было стыдно за свои колебания, которые должны были причинять ему такую боль и быть для него такими унизительными. Да, главным образом унизительными. Она знала: то, что она должна ему написать, ранит его гордость, в какие бы слова она ни облекла свой отказ; и перо колебалось, оказавшись перед неприятной задачей. Но тут она вспомнила слова Вандерлина о жене: «Было несколько моментов в прошлом, которые мне никогда не забыть…» — и фразу Грейс Фалмер, которую тогда поняла только наполовину: «Ты еще недостаточно долго замужем, дорогая, чтобы понимать, какими пустяками подобные вещи кажутся на весах воспоминаний».

Вот два человека, прошедшие дальше, чем она, в лабиринте супружеской жизни, преодолевшие тернистые этапы, и все же оба, один осознанно, другая полуинстинктивно, подтвердили непостижимую истину, о которой она уже догадывалась: что влияние замужества, начавшегося с обоюдного понимания, слишком глубоко, чтобы не проявиться даже в моменты бегства и разрыва.

«Настоящая причина в том, что ты не Ник» — вот что она написала бы Стреффорду, осмелься она сказать чистую правду; и Сюзи знала: что бы она ни написала, он слишком проницателен, чтобы не вычитать этого в ее словах.

Он подумает, это из-за того, что она все еще любит Ника… и, возможно, так оно и есть. Но если бы она даже продолжала любить Ника, разница между ними, в конце концов, не в этом, а глубже, в том, что их связывает, что очевидно живет дольше любви или превращает ее во что-то иное. Смей она надеяться, что Стреффорд поймет это, письмо было бы легко написать, но она знала, что как раз тут ему не хватит воображения, что он предпочтет объяснение очевидное и поверхностное.

«Бедный Стрефф… бедная я!» — подумала она, запечатывая письмо.