Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

После того как она отправила его, ею овладело чувство пустоты. Она успешно избавилась от напрасных колебаний, сомнений, угрызений: здоровый организм легко все это отторгнул. Но в результате осталась странная пустота, в которой мысли носились с грохотом, как, наверное, в первые мгновения после смерти — пока не привыкнешь к ней. Привыкнуть быть мертвой — это, казалось ей, нужно было делать срочно. Это было так ново для нее — и жизненно необходимо! Как те, другие, учились не жить? Нельсон — ну, тот все еще мучится и, верно, никогда не поймет или не сможет передать усвоенный урок, когда справится с горем. Но Грейс Фалмер — неожиданно она вспомнила, что Грейс в Париже, и отправилась на ее поиски.

Ник Лэнсинг далеко углубился в Кампанью. Он редко имел возможность распоряжаться своим временем, потому что у обоих, мистера и миссис Хикс появилась привычка все больше претендовать на его свободные часы; но в этот раз он просто ускользнул после ланча, доехав на трамвае до Порта-Салария, [29] Порта-Салария ( ит. Porta Salaria) — Соляные ворота. Некогда ворота стены Аврелиана в Риме. а дальше отправился пешком в направлении Понте Номентано. [30] Понте Номентано — древний мост в окрестностях Рима.

Ему хотелось побыть одному и подумать; но теперь, когда он вырвался на волю, это оказалось таким же бесполезным, как все, за что он ни брался с тех пор, как покинул Венецию. Думать — но о чем? Будущее казалось ничтожным после того, как два месяца назад он получил коротенькое письмо от Сюзи, в котором та просила о разводе.

Письмо стало для него шоком — хотя ему казалось, что он давно готов к этому, — и в то же время, в другом смысле, облегчением, поскольку теперь, когда наконец обстоятельства заставили написать ей, они же подсказали ему и слова. И он написал коротко и просто, как только возможно, что не намерен чинить препятствий ее освобождению, что предоставляет себя в полное распоряжение ее адвоката, пусть тот пишет, а он ответит — и никогда не забудет времени, прожитого ими вместе, и будет вечно благодарен ей.

Вот и все. Он сообщил адрес своего римского банка и стал ждать ответного письма, но писем больше не было. Возможно, на выполнение «формальностей», какие бы они ни были, требовалось больше времени, чем он предполагал, и, не торопясь вновь обрести свободу, он не пытался узнать причину задержки. Однако с этого момента он считал себя фактически свободным и потому потерял всяческий интерес к своему будущему. Жизнь казалась ему тусклой, как в первые дни после лихорадки.

Он был уверен только в одном — что не останется на службе у Хиксов: он не собирался сопровождать их, когда те из Рима отправятся в Центральную Азию. Быть преемником мистера Баттлса день ото дня становилось ему все более тягостно по тем же причинам, по каким, наверное, мистеру Баттлсу была приятна его роль. Быть при Хиксах платным оракулом, собственностью, которую демонстрируют и балуют, было куда неприятней любых других отношений с этими добрыми людьми, которые он мог себе представить. И с тех пор как все их устремления были откровенно направлены на то, чтобы приобщиться к свету, он нашел свои обязанности если и более легкими, то все же менее приятными, нежели в первые месяцы службы у них. Он предпочитал в сотый раз терпеливо объяснять миссис Хикс, что Сассаниды и сарацины — вещи разные, выявлять генеалогию ее титулованных гостей и напоминать, когда она рассаживала их на своих званых обедах, что герцоги по положению выше князей. Нет — работа решительно невыносима; он должен поискать иной способ зарабатывать на жизнь. Но он не слишком забивал себе голову мыслями о поисках работы. Он знал, что голодать ему не придется; даже вновь начал верить в свою книгу. Ему хотелось думать о другом, о Сюзи, — верней, его мысли неизменно возвращались к ней, о чем бы он ни думал.

Снова и снова он воображал, что заключил перемирие с прошлым — на условиях признания поражения от блестящего врага по имени счастье. И, по правде говоря, с определенностью понял, что не может быть возврата к той жизни, которую они с Сюзи начали. Трагедия их недолгого брака была в том, что любовь к ней пробудила в нем жажду идеала, которому она не могла соответствовать. Он влюбился в нее потому, что она, как и сам он, была веселой, без предубеждений и свободна от иллюзий, но он не мог любить ее дальше, пока она будет оставаться прежней. Из этого круга не было выхода, и он с бесконечным отчаянием вращался в нем.