Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

Она согласилась, и их повели наверх по винтовой лестнице в альков с низким потолком, освещаемый аркой верхней части высокого окна, остальная часть которого приходилась на помещение внизу. Стреффорд открыл окно; Сюзи бросила плащ на диван и стояла, опершись на балконную решетку, пока он заказывал ланч.

В общем-то, она была рада этой встрече наедине. Просто потому, что она не сомневалась в отношении Стреффорда, было невеликодушно дольше держать его в подвешенном состоянии. Настал момент для решительного разговора, а в переполненных залах внизу это было бы невозможно.

Официантка принесла им первое блюдо и удалилась, но Стреффорд не пытался возвратиться к теме их отношений. Вместо того он заговорил о предмете, более ему близком: юморе и иронии человеческой комедии, разыгрываемой людьми его круга. Его злые комментарии всегда развлекали Сюзи, поскольку содержали тонкие философские замечания по поводу фигляров, которых они так часто наблюдали вместе. По сути, он был единственным человеком (не считая Ника), который участвовал в спектакле и одновременно стоял в стороне; и она удивилась, что, когда их разговор продолжился, ей было не слишком интересно слушать его комментарии к старым сплетням.

Обескураженная, она сказала себе, что, наверное, ничто больше не способно теперь по-настоящему удивить ее; затем, прислушавшись к нему, начала понимать: ее разочарование вызвано тем, что Стреффорд на самом деле не может жить без тех людей, которых видит насквозь и высмеивает, и что довольно банальные скандалы, о которых рассказывает, интересуют его не меньше, чем собственные острые замечания о них; и она ужаснулась при мысли, что внутренняя сущность внешне богатой жизни графини Олтрингемской будет столь же ничтожна и низка, как эта маленькая комнатка, где он и она сидят локоть к локтю — столь бесконечно далекие.

Если Стреффорд не мог жить без этих людей, то и она с Ником тоже; но по очень разным причинам! Имей они его возможности, какой бы мир они создали для себя! Но подобные фантазии были бесполезны, и она вернулась к реальности. В конце концов, став леди Олтрингем, она будет иметь возможность создать тот мир, о котором они с Ником мечтали… только придется ей создавать его одной. Что ж, таков, вероятно, ход вещей. Все человеческое счастье чем-то обусловлено и ограничено, и ее счастью, несомненно, всегда быть одиноким, поскольку лишь материальной стороны для него недостаточно, хотя и оно зависит от нее, а вот счастье Грейс Фалмер, например, от благополучия не зависело никогда. И все-таки даже Грейс Фалмер не устояла перед предложением Урсулы и за день до отъезда Сюзи появилась в Роане, вместо того чтобы отправиться в Испанию с мужем и Вайолет Мелроуз. Но с другой стороны, Грейс пожертвовала своими интересами ради детей, и чувствовалось, что, отказываясь от свободы, она все равно во всем оставалась собой. Вся разница была в этом…

— Как я надоел тебе! — донеслось до Сюзи восклицание Стреффорда.

Она заметила, что не слушала его: отдельные отголоски названий мест и имен — Вайолет Мелроуз, Урсулы, князя Альтинери, еще кого-то из их компании — напрасно стучались в ее отгородившееся сознание; что он рассказывал ей о них? Она повернулась к нему, их глаза встретились; он смотрел на нее с меланхоличной иронией.

— Сюзи, старушка, что стряслось?

Она взяла себя в руки.

— Я вот думала сейчас, Стрефф… когда я сказала, что слышать не могу о жемчугах и шиншилле… невозможно, чтобы ты поверил мне; собственно, я крепко ошиблась, что сказала это.

Он улыбнулся:

— Потому что на самом деле такую ужасно неоригинальную вещь сказало бы множество женщин?

Она засмеялась, обрадованная его проницательностью. «Начать оказалось легче, чем я представляла», — подумала она про себя. А вслух возразила:

— Ох, Стрефф, — как ты всегда видишь меня насквозь! Где мне от тебя скрыться?

— Где? — засмеялся он вместе с ней, легко коснувшись ладонью ее рук. — Боюсь, что только в моем сердце.

Несмотря на смех, ее поразило, каким тоном он это сказал: что-то в нем стерло всю насмешливость его находчивого ответа, остановило готовое сорваться с ее губ: «Что? Признание в любви!» — и заставило ее внезапно почувствовать, что если он боится, то и она боится тоже. Но еще она была тронута и, почти ликуя, спрашивала себя, заставляла ли когда какая-либо женщина так особо измениться его резкий голос. Никогда он так не нравился ей, как в этот момент; и она сказала себе со старым чувством отрешенности, словно бы, затаив дыхание, наблюдала за колебаниями того, кого жаждала побудить к признанию, но не осмеливалась: «Ну же… НУ ЖЕ, если он сейчас заговорит, я отвечу „да“!»