Чарльз Диккенс: Битва жизни (пер. Кронеберг)

— Кромѣ того, это было такъ давно, сказалъ Альфредъ.

— Давно! возразилъ докторъ. — А чѣмъ занимался свѣтъ съ тѣхъ поръ? Ужь не провѣдали ли вы, что онъ занимался чѣмъ нибудь другимъ? Я, признаюсь, этого не замѣтилъ.

— Занимался, отчасти, и судебными дѣлами, замѣтилъ Снитчей, мѣшая ложечкой чай.

— Несмотря на то, что судопроизводство слишкомъ облегчено, прибавилъ его товарищъ.

— Вы меня извините, докторъ, продолжалъ Снитчей: — я уже тысячу разъ высказывалъ въ продолженіи вашихъ споровъ мое мнѣніе, а все таки повторю, что въ тяжбахъ и въ судопроизводствѣ я нахожу серьёзную сторону, нѣчто, такъ сказать, осязательное, въ чемъ видны цѣль и намѣреніе….

Тутъ Клеменси Ньюкомъ зацѣпила за уголъ стола, и зазвенѣли чашки съ блюдечками.

— Что это? спросилъ докторъ.

— Да все эта негодная синяя сумка, отвѣчала Клеменси: — вѣчно кого нибудь съ ногъ собьетъ.

— Въ чемъ видны цѣль и намѣреніе, внушающія уваженіе, продолжалъ Снитчей. — Жизнь фарсъ, докторъ Джеддлеръ, когда есть на свѣтѣ судопроизводство?

Докторъ засмѣялся и посмотрѣлъ на Альфреда.

— Соглашаюсь, если это вамъ пріятно, что война глупость, сказалъ Снитчей. — Въ этомъ я съ вами соглашаюсь. Вотъ, напримѣръ, прекрасное мѣсто, — онъ указалъ на окрестность вилкою, — сюда вторглись нѣкогда солдаты, нарушители правъ владѣнія, опустошили его огнемъ и мечомъ. Хе, хе, хе! добровольно подвергаться опасности отъ меча и огня! Безразсудно, глупо, рѣшительно смѣшно! И вы смѣетесь надъ людьми, когда вамъ приходитъ въ голову эта мысль; но взглянемъ на эту же прекрасную мѣстность, при настоящихъ условіяхъ. Вспомните объ узаконеніяхъ относительно недвижимаго имущества; о правахъ завѣщанія и наслѣдованія недвижимости; о правилахъ залога и выкупа ея; о статьяхъ касательно аренднаго, свободнаго и податнаго ею владѣнія; вспомните, продолжалъ Снитчей съ такимъ одушевленіемъ, что щелкнулъ зубами:- вспомните о путаницѣ узаконеній касательно правъ и доказательства правъ на владѣніе, со всѣми относящимися къ нимъ противорѣчащими прежними рѣшеніями и многочисленными парламентскими актами; вспомните о безконечномъ, замысловатомъ дѣлопроизводствѣ по канцеляріямъ, къ которому можетъ подать поводъ этотъ прекрасный участокъ, — и признайтесь, что есть же и цвѣтущія мѣста въ этой степи, называемой жизнью! Надѣюсь, прибавилъ Снитчей, глядя на своего товарища, — что я говорю за себя и за Краггса?

Краггсъ сдѣлалъ утвердительный знакъ, и Снитчей, нѣсколько ослабѣвшій отъ краснорѣчивой выходки, объявилъ, что желаетъ съѣсть еще кусокъ говядины и выпить еще чашку чаю.

— Я не защищаю жизни вообще, прибавилъ онъ, потирая руки и усмѣхаясь:- жизнь исполнена глупостей, и еще кое-чего хуже — обѣтовъ въ вѣрности, безкорыстіи, преданности, и мало ли въ чемъ. Ба! мы очень хорошо знаемъ ихъ цѣну. Но все таки вы не должны смѣяться надъ жизнью; вы завязали игру, игру не на шутку! Всѣ играютъ противъ васъ, и вы играете противъ всѣхъ. Вещь презанимательная! Сколько глубоко соображенныхъ маневровъ на этой шашешницѣ! Не смѣйтесь, докторъ Джедддеръ, пока не выиграли игры; да и тогда не очень-то. Хе, хе, хе! Да, и тогда не очень, повторилъ Снитчей, покачивая головою и помаргивая глазами, какъ будто хотѣлъ прибавить: — а лучше по моему, покачайте головою.

— Ну, Альфредъ, спросилъ докторъ: — что вы теперь скажете?

— Скажу, сэръ отвѣчалъ Альфредъ: — что вы оказали бы величайшее одолженіе и мнѣ и себѣ, я думаю, если бы старались иногда забыть объ этомъ полѣ битвы, и другихъ подобныхъ ему, ради болѣе обширнаго поля битвы жизни, надъ которымъ солнце восходитъ каждый день.

— Боюсь, какъ бы это не измѣнило его взгляда, мистеръ Альфредъ, сказалъ Снитчей. — Бойцы жестоки и озлоблены въ этой битвѣ жизни; то и дѣло, что рѣжутъ и стрѣляютъ, подкравшись сзади; свалятъ съ ногъ, да еще и придавятъ ногою; не веселая картина.

— А я такъ думаю, мистеръ Снитчей, сказалъ Альфредъ: — что въ ней совершаются и тихія побѣды, великіе подвиги героизма и самопожертвованія, — даже во многомъ, что мы зовемъ въ жизни пустяками и противорѣчіемъ, — и что подвиги эти не легче отъ-того, что никто объ нихъ не говоритъ и никто не слышитъ. А они каждый день совершаются гдѣ нибудь въ безвѣстномъ уголкѣ, въ скромномъ жилищѣ, въ сердцахъ мужчинъ и женщинъ, — и каждый изъ такихъ подвиговъ способенъ примирить со свѣтомъ самаго угрюмаго человѣка и пробудить въ немъ надежду и вѣру въ людей, несмотря на то, что двѣ четверти ихъ ведутъ войну, а третья процессы. — Это не бездѣлица.