Уильям Теккерей: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Семидневный путь нашъ приближался къ концу. Передъ нами, въ синемъ морѣ, бѣлѣлъ мысъ Трафальгаръ. Я думаю, не слишкомъ пріятно было смотрѣть на него морякамъ Жуанвиля. Вчера видѣли они Трафальгаръ, а завтра увидятъ С. Винсентъ.

Одинъ изъ ихъ пароходовъ потерпѣлъ крушеніе у африканскаго берега, и Французы должны были сжечь его, изъ опасенія, чтобы не овладѣли имъ Мавры. Это былъ дѣвственный корабль, только-что выступившій изъ Бреста. Бѣдная невинность! Умереть въ первый же мѣсяцъ союза своего съ богомъ войны!

Мы, Британцы, на палубы англійскаго корабля, выслушали съ самодовольнымъ смѣхомъ разсказъ о скоропостижной смерти «Грёнланда». «Невѣжи! сказали мы, — грубые фанфароны! Никому, кромѣ Англичанъ, не суждено господствовать надъ волнами!» Тутъ пропѣли мы нѣсколько пиратскихъ арій, сошли внизъ и свалились отъ морской болѣзни въ койки, наполненныя клопами. Нечего сказать, нельзя было не улыбнуться, глядя на адмиральскій флагъ Жуанвилля, развѣвающійся на фокъ-мачтѣ посреди двухъ огромныхъ пушекъ на кормѣ и на носу парохода, вокругъ котораго шумно суетились шлюпки, а на палубъ кудахтала озабоченная команда, — нельзя было не потрунить надъ этимъ могадорскимъ героемъ и не поклясться, что, доведись намъ взяться за тоже дѣло, мы обработали бы его гораздо чище.

Вчера, въ Лиссабовъ, видѣли мы «Каледовію». Этотъ пароходъ ввушалъ намъ уваженіе и какое-то удовольствіе, исполненное ужаса. Подобно огромному замку, поднимался онъ надъ волнами Тара подъ непобѣдимымъ флагомъ нашей родины. Стоило только открыть ему челюсти — и городъ постигло бы второе землетрясеніе. Въ прахъ разгромилъ бы онъ столицу Португаліи съ ея дворцами и храмами, съ ея сухими, безжизненными улицами и трепещущими отъ страха Донъ-Жуанами. Почтительно смотрѣли мы на три ряда пушекъ огромной Каледоніи и на маленькія шлюпки, которыя безпрестанно отходили отъ этого чудовища. Въ полночь, прежде, нежели мы стали на якорь, пріѣхалъ къ вамъ лейтенантъ Каледонія. Съ превеликимъ уваженіемъ посматривали мы на его рыжіе усы, отложные воротнички, широкіе панталоны и золотыя эполеты. Съ тамъ же чувствомъ глубокаго почтенія глядѣли мы и на молоденькаго джентльмена, стоявшаго на кормъ шлюпки, и на красивыхъ морскихъ офицеровъ, которыхъ встрѣтили на другой день въ городѣ, и на шотландскаго хирурга, и даже на разбитый носъ матроса, который засѣдалъ въ кабакѣ и на шляпѣ котораго было написано: «Каледонія». На Французовъ смотрѣли мы, нисколько не скрывая своего презрѣнія. Чуть не лопнули мы отъ смѣха, проходя мимо адмиральскаго корабля принца Жуанвилля. Французикъ, раскачиваясь въ шлюпкѣ, очищалъ бока его маленькой отымалкою. Сцена была самая комическая: ничтожный Французъ, отымалка, шлюпка, пароходъ, — пши! на какихъ жалкихъ вещахъ основанъ ложный патріотизмъ нашихъ сосѣдей. Я нишу это въ родѣ неловкаго а propos къ извѣстному дню и мысу Трафальгару, на широтѣ котораго стоимъ мы. Для чего вышелъ бы я бочкомъ на палубу, захлопалъ крыльями и закричалъ: кукареку, куроцапъ!? A между тѣмъ нѣкоторые изъ моихъ соотечественниковъ рѣшились на такое дѣло.

Другъ за другомъ покидали насъ веселые спутники. На пароходѣ ѣхало пятеро лихихъ англійскихъ джентльменовъ, торгующихъ виномъ въ Опорто. Они спѣшили къ своимъ виннпымъ бочкамъ, красноногимъ куропаткамъ и дуэлямъ. Глядя на этихъ молодцовъ, можно было подумать, что они каждое утро дерутся между собою и приводятъ въ изумленіе Португальцевъ отличительнымъ характеромъ англійской національности. Былъ тутъ еще бравый, честный маіоръ на деревяшкѣ — предобрѣйшій и препростой Ирландецъ: онъ обнялъ своихъ дѣтей и снова соединился съ маленькимъ, только въ пятьдесятъ человѣкъ, гарнизономъ, которымъ командуетъ онъ въ Белемѣ, и гдѣ, въ чемъ не сомнѣваюсь я, съ каждымъ инвалидомъ — а весь гарнизонъ состоитъ изъ инвалидовъ — выслушиваетъ теперь всѣ двѣнадцать арій своей фисъ-гармоники. Любо было смотрѣть, какъ возился онъ съ этой фисъ-гармоникой, съ какимъ удовольствіемъ заводилъ онъ ее послѣ обѣда, и какъ былъ счастливъ, прислушиваясь къ пріятному звону маленькихъ зубцовъ, которые прыгали по колышкамъ и звучали динь-динь. Мужчина, который везетъ съ собою фисъ-гармонику, непремѣнно долженъ быть добрый человѣкъ.

Былъ также съ нами бейрутскій архиепископъ, посолъ его святѣйшесгва ко двору христіаннѣйшаго величества. Ни чѣмъ не отличался онъ отъ насъ, простыхъ смертныхъ, за исключеніемъ необыкновенной любезности. Спутникъ его, очень добрый капеланъ, былъ также любезенъ. Ѣхали они въ сопровожденіи низенькаго секретаря и высокаго французскаго повара, который, въ обѣденное время, суетился подлѣ каюты. Лежа на боку, совершили они большую часть своего путешествія; желтыя лица ихъ не брились и, кажется, не мылись во всю дорогу. Кушали они особнякомъ, у себя въ каютѣ, и только вечеромъ, по захожденіи солнца. Насладясь питіемъ и пищею, выходили они въ короткое время на палубу, и при первомъ ударѣ колокола, призывавшаго насъ къ чаю, спѣшили снова на боковую.