Уильям Теккерей - Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Архитектуру церквей, видѣнныхъ мною въ Лиссабонѣ, я отношу къ архитектурѣ тѣхъ затѣйливыхъ орнаментовъ, которые вошли въ моду при Людовикѣ XV, когда распространилась повсюду страсть къ постройкамъ, и когда многіе изъ монарховъ Европы воздвигли безчисленное множество общественныхъ зданій. Мнѣ кажется, что въ исторіи всякаго народа есть періодъ, въ который общество было наименѣе просто и, можетъ быть, особенно безнравственно, и я думалъ всегда, что эти вычурныя формы архитектуры выражаютъ общественное разстройство въ извѣстный періодъ времени. Можно ли уважать улыбающагося глупца въ огромномъ парикѣ и въ римской тогѣ, котораго хотятъ прославить героемъ, или полную женщину, очень сомнительныхъ правилъ, которая надѣла фижмы и посматриваетъ на васъ какою-то богинею? Во дворцахъ видѣли мы придворныя алегоріи, способныя занять вниманіе не художника, но моралиста. Тутъ были: Вѣра, Надежда и Любовь, возвращающія Донъ-Жуана въ объятія его счастливой Португаліи; Доблесть, Мужество и Побѣда, привѣтствующія Дона-Эмануэля; Чтеніе, Письмо и Ариѳметика, пляшущія передъ Дономъ-Мигуэлемъ. Послѣдняя картина до-сихъ-поръ въ Аюдѣ; но гдѣ же бѣдный мигъ? Вотъ та государственная ложь и церемоніи, которыя стремились увидѣть мы, тогда какъ для лучшаго изученія португальской жизни слѣдовало бы спрятаться намъ въ уголокъ, какъ нищимъ, и наблюдать оттуда обыденныя продѣлки народа.

Поѣздка въ Белемъ есть обычное дѣло для путешественника, пріѣхавшаго сюда на короткое время. Мы наняли двѣ кареты и покатили въ нихъ по длинной, веселой Белемской дорогѣ, наполненной безконечной вереницей муловъ, толпами галегосовъ, идущихъ съ боченками на плечахъ или отдыхающихъ подлѣ фонтановъ, въ ожиданіи найма, и лиссабонскими омнибусами. Эта картина, несравненно болѣе живая и пріятная, хотя и не такъ правильная, была гораздо лучше картины великолѣпнаго города. Маленькія лавчонки были набиты народомъ. Мужчины смуглы, хорошо одѣты, красивы и мужественны; но женщины — мы во весь день не видали ни одной хорошенькой. Благородный синій Тагъ не покидалъ насъ ни на минуту. Главную прелесть этой трехъ-мильной дороги составляетъ картина туземной дѣятельности, этотъ видъ комфорта, котораго никогда не передастъ самый искусный придворный архитекторъ.

Мы подъѣхали къ воротамъ, украшеннымъ королевскимъ гербомъ; отсюда подвели насъ къ пестрой выставкѣ, которую случалось намъ видѣть нерѣдко. Это былъ дворцовый сарай, музеумъ большихъ, покрытыхъ плесенью, золоченыхъ каретъ осьмнадцатаго вѣка. Позолота слѣзла съ колесъ и дверокъ; бархатъ полинялъ отъ времени. Когда думаешь о мушкахъ и пудръ придворныхъ дамъ, улыбавшихся сквозь стекла этихъ оконъ, о епископахъ, прикрытыхъ митрами, о маршалахъ въ огромныхъ парикахъ, о любезныхъ аббатахъ, въ поярковыхъ шляпахъ, какія носили въ то время, когда представляешь себѣ всю эту картину, — душѣ становится какъ-то весело. Многіе вздыхаютъ о славѣ минувшихъ дней; другіе же, принимая въ соображеніе ложь и фанфаронство, порокъ и раболѣпство, шумно проѣзжавшіе въ этихъ старинныхъ каретахъ, утѣшаютъ себя мыслью объ упадкѣ блестящихъ и убыточныхъ учрежденій, которыя были и тяжелы, и неумны, и непригодны для обыденныхъ потребностей народа. Хранитель этихъ рѣдкостей разсказывалъ о нихъ чудныя вещи. Одной каретѣ насчитывалъ онъ шестьсотъ лѣтъ; тогда какъ видно съ перваго взгляда, что она сдѣлана въ Парижъ, во время регента Орлеана.

Но отсюда одинъ шагъ до заведенія, богатаго жизнью и силою, — это сиротское училище для тысячи мальчиковъ и дѣвочекъ, основанное Дономъ Педро, который помѣстилъ его въ упраздненномъ Белемскомъ монастырѣ. Здѣсь видѣли мы превосходныя галереи, обширныя, наполненныя чистымъ воздухомъ спальни и великолѣпную церковь. Въ Оксофордѣ нашлось бы довольно джентльменовъ, готовыхъ заплакать при мысли объ упраздненіи монастыря, для того, чтобы дать мѣсто бѣднымъ малюткамъ, въ образованіи которыхъ не принимаютъ даже участія духовныя особы. «Здѣсь всякій мальчикъ можетъ найти занятіе по своимъ склонностямъ», объяснялъ намъ маленькій чичероне, говорившій несравненно лучше насъ по-французски. Держалъ онъ себя какъ нельзя болѣе прилично; платье на немъ отличалось опрятностью и временнымъ покроемъ, хотя и было сшито изъ бумажной матеріи. Также точно были одѣты и всѣ другія дѣти. Съ удовольствіемъ прошли мы по классамъ; въ одной комнатъ занимались математикою, въ другой рисованьемъ; одни изъ учениковъ слушали лекціи о кройкѣ и шитьѣ, другіе сидѣли у ногъ профессора сапожнаго искусства. Одежда учениковъ была сшита ихъ собственными руками; даже глухо-нѣмые учились чтенію и письму, а слѣпые музыкѣ. Тутъ невольно позавидывали мы глухимъ, потому что эти музыканты производили такой ужасный гамъ, до какаго едва ли удавалось когда нибудь достигать слѣпымъ нищимъ.