Уильям Теккерей: Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Но тутъ вниманіе наше сосредоточилось на палубѣ; на нее вышелъ лейтенантъ Бонди, хранитель депешъ ея величества, въ длинномъ мундиръ, который раздвоялся назади, какъ хвостъ у ласточки; на пуговицахъ красовался якорь, а между ногъ бряцала сабля; великолѣпно накрахмаленные воротнички, въ нисколько дюймовъ вышиною, охватывали добродушное, блѣдное лицо его; на головъ возвышалась трехугольная шляпа, съ черной шерстяной лентою и золотымъ жгутомъ. Шляпа эта такъ лоснилась, что я принялъ ее за оловянную. Къ пароходу подошла маленькая, неуклюжая шлюпка съ тремя оборванными галегосами. Въ нее-то погрузился мистеръ Бонди съ депешами ея величества, и въ тотъ же мигъ развернулся на ней королевскій штандартъ Англіи — клочекъ какой-то бумажной матеріи, величиною не больше носоваго платка и цѣною не дороже фартинга.

«Они, сэръ, знаютъ этотъ флагъ, торжественно сказалъ мнѣ старый матросъ». «Они, сэръ, уважаютъ его». Власть лейтенанта ея величества такъ велика на пароходѣ, что онъ имѣетъ право приказать остановиться, двинуться, идти на право, на лѣво, куда ему угодно, и капитанъ можетъ ослушаться его только suo periculo.

Нѣкоторымъ изъ насъ было позволено съѣздить на полчаса на берегъ, чтобы выпить настоящаго испанскаго шоколата на испанской территоріи. Мы послѣдовали за лейтенантомъ Бонди; но смиренно, въ шлюпкѣ эконома, который ѣхалъ запастись свѣжими яйцами, молокомъ для чаю и, если можно, устрицами.

Былъ отливъ, и шлюпка не могла пристать къ берегу. Надобно было принять предложеніе галегосовъ, которые, обнаживъ ноги, бросились въ воду, и возсѣсть на плеча къ нимъ. Ѣхать на плечахъ носильщика, держась за усы его, — очень не дурно; и хотя нѣкоторые изъ сѣдоковъ были высоки и толсты, а двуногіе коньки худы и приземисты, однако же мы въѣхали на сырой песокъ берега благополучно. Тутъ окружили насъ нищіе: «Ай сай, сэръ! Я говорю, сэръ, по-англійски! Пени, сэръ!» кричали они на всѣ голоса, отъ чрезвычайно звонкаго сопрано молодости до самой глухой октавы преклонныхъ лѣтъ. Когда говорится, что этотъ народъ отрепанъ, какъ шотландскіе нищіе, или даже еще болѣе ихъ, — то шотландскому путешественнику не трудно составить вѣрное понятіе о ихъ характерѣ.

Пробившись сквозь эту толпу, поднялись мы по крутой лѣстницѣ, прошли сквозь низенькіе ворота, гдѣ на маленькой гауптвахтѣ и въ баракѣ засаленные, крошечные часовые составляли маленькій сальный караулъ; потомъ потянулись мимо бѣлыхъ домовъ съ плоскими кровлями, съ балконами и съ женщинами, такими же стройными и торжественными, въ тѣхъ же головныхъ уборахъ, съ тѣми же глазами и желтыми вѣерами, какъ рисовалъ ихъ Мурильо. Заглянули въ опрятныя церкви и наконецъ вступили на Plaza del Constitution, или большую площадь, которая не больше тэмильскаго сквера. Тутъ нашли мы трактиръ, прогулялись по всѣмъ его заламъ и усѣлись въ комнатъ, гдѣ подали намъ настоящаго испанскаго шоколату. Трактиръ отличался той опрятностью, до которой можно достигнуть мытьемъ и скобленьемъ; на стѣнахъ висѣли французскія картинки съ испанскими надписями, подъ ними стояло кое-что изъ мебели, и все вмѣстѣ свидѣтельствовало о чрезвычайно почтенной бѣдности. Прекрасная, черноокая, въ желтомъ платкѣ, Дульцинея ввела насъ въ комнату и подала шоколату.

Тутъ звуки рожка заставили насъ взглянуть на площадь. Я забылъ сказать, что этотъ великолѣпный скверъ былъ наполненъ солдатами, такими по большой части молодыми и низенькими, что смѣшно было смотрѣть на нихъ. Ружья необыкновенно маленькія, мундиры дешевые и вычурные, какъ будто взяли ихъ на прокатъ изъ театральнаго гардероба. Вся сцена очень походила на сцену дѣтскаго театра. Крошечные домики, съ аркадами и балконами, на которыхъ сидятъ женщины, повидимому слишкомъ крупныя для уютныхъ комнатокъ, занимаемыхъ ими; солдаты въ ситцѣ и хрусталяхъ; офицеры въ густыхъ мишурныхъ эполетахъ; одинъ только генералъ (Пучъ, такъ называли мнѣ его) былъ одѣтъ прилично: настоящая пуховая шляпа, на широкой груди большія, блестящія звѣзды, шпоры и сапоги перваго разбора. Поигравши довольно долго на трубѣ, низенькіе человѣчки удалились съ площади, а генералъ Пучъ вошелъ съ своимъ штабомъ въ тотъ же самый трактиръ, гдѣ наслаждались мы шоколатомъ.

Тутъ же имѣли мы случай полюбоваться на студентовъ города. Явились три или четыре дамы съ вѣерами и въ мантильяхъ; къ нимъ подошло трое или четверо дэнди, одѣтыхъ въ обтяжечку, по французской модѣ; физіономіи ихъ отличались еврейскимъ типомъ. Въ числѣ ихъ былъ преважный, худой джентльменъ, весь въ черномъ и съ пребольшими воротничками. Съ торжественной улыбкою выступалъ онъ по маленькой площади, держа передъ собою черную палку съ бѣлымъ костянымъ набалдашникомъ. Онъ живо напомнилъ намъ Жилъ-Блаза и тѣхъ любезныхъ бакалавровъ и лиценціатовъ, которые не разъ снились намъ.