Эдит Уортон - Век невинности

Устойчивая, но почти не видная с земли вершина этой «пирамиды благосостояния» была представлена тесно сплоченной доминантной группой. В нее входили Минготы, Ньюлэнды, Чиверсы и Мэнсоны. Они сформировали ее активное ядро. Большинство людей склонялось к тому, что именно эти семьи и увенчивают собой нью-йоркскую «пирамиду»; но сама элита (по крайней мере, поколение миссис Ачер) не обманывала себя на этот счет, зная, что в глазах любого человека, сведущего в геральдических вопросах, только самое ограниченное число семей могло претендовать на роль «верхушки».

«И не рассказывайте мне, — говорила миссис Ачер своим детям, — всю эту газетную чепуху о жизни Нью-Йоркской аристократии. Если она еще не выродилась окончательно, то к ней следует относить отнюдь не Минготов с Мэнсонами. О, нет, Ньюлэндам с Чиверсами до нее далеко. Наши деды и прадеды были всего-навсего уважаемыми английскими или голландскими купцами, которые прибыли в колонии, чтобы попытать счастья. Они остались здесь потому, что дело их процветало. Один твой прадед подписывал Декларацию, а второй воевал на стороне Джорджа Вашингтона и дослужился до генеральского чина. После битвы под Саратогой его наградили почетным орденом Генерала Бургойна. Конечно, нашим предкам было чем гордиться, но… их положение в обществе после столь блистательных побед никак не изменилось. Наш Нью-Йорк всегда считался городом коммерсантов, и в нем только три семейства могут похвастать своим аристократическим происхождением».

Миссис Ачер, ее сын и дочь, равно как и остальные жители Нью-Йорка, знали, кто были эти привилегированные люди: Деджениты с площади Вашингтона, чьи предки испокон веков жили в старинном английском родовом поместье и вели свой род от Питсов и Фоксов; Ланнингсы, породнившиеся с потомками графа Деграсса еще до революции посредством заключения выгодных браков, и Ван-дер-Лайдены, прямые наследники первого губернатора Манхэттана, голландца по происхождению.

Из Ланнингсов в живых остались только две старушки. Сестры Ланнингс коротали свои дни среди семейных портретов и старинной мебели стиля чиппендель. Они безмятежно предавались воспоминаниям о днях минувших.

Клан Дедженитов считался довольно внушительным. Семьи, входившие в него, в основном, жили в Балтиморе и Филадельфии. Что же касается Ван-дер-Лайденов, то из них, стоявших выше всех по своему социальному положению, наибольшего интереса, пожалуй, заслуживали супруги Генри Ван-дер-Лайден. С сожалением можно было отметить, что сам род потихоньку угасал.

Миссис Луиза Ван-дер-Лайден до замужества носила фамилию Дедженит, а мать ее была внучкой Колонела Дюлака из семьи с Чэннел-Айленд. Он воевал под Корнуоллом и, когда закончилась война, поселился в Мэриленде вместе со своей невестой, леди Анжеликой Тревенной, пятой дочерью князя Сан-Острейского. Взаимоотношения между Дедженитами, потомками Дюлака из Мэриленда, и их корнуолльскими родственниками, Тревеннами, всегда оставались сердечными и дружескими. Супруги Ван-дер-Лайден неоднократно посещали главу семейства Тревеннов, князя Сан-Острейского, в его родовом гнезде в Корнуолле и в Сан-Остри в Глостере. В свою очередь Его Светлость часто заговаривал о своем намерении почтить их ответным визитом («Княгиня пусть остается дома: она боится Атлантики!»). Мистер и миссис Ван-дер-Лайден проводили время то в Тревенне, своем имении в Мэриленде, то в Скайтерклифе, огромном поместье на Гудзоне, которое правительство Голландии выделило для выдающегося человека, первого губернатора Манхэттана. Теперь его законным владельцем считался мистер Ван-дер-Лайден. А вот их огромный, торжественный особняк на Мэдисон-Авеню почти все время пустовал. Когда супружеская чета возвращалась в Нью-Йорк, она принимала в нем только своих близких друзей.

«Почему бы тебе не поехать со мной, Ньюлэнд, — сказала его мать, вдруг останавливаясь в дверях из мореного дуба. — Луиза так тебя любит! И, конечно же, только ради Мэй я иду на подобный шаг. Ну и еще — в интересах общества, потому что если мы не будем горой стоять друг за друга, то от него останутся одни лишь воспоминания!»

Миссис Генри Ван-дер-Лайден в молчании слушала свою кузину, миссис Ачер. Следует отметить, глубокоуважаемый читатель, что миссис Ван-дер-Лайден была молчалива от природы и что она, несмотря на всю свою сдержанность, отчасти обусловленную воспитанием, уж если кого-нибудь любила, то любила по-настоящему. Но даже знание этой стороны ее натуры не всегда служило надежной защитой от холода, которым она порой обдавала своих знакомых, дерзнувших переступить черту дозволенного. На Мэдисон-Авеню, в гостиной с высокими потолками и окрашенными в белый цвет стенами, иногда случались такие «похолодания». Помимо всего прочего, в этой гостиной стояли кресла, обитые светлой парчой (чехлы снимались с них только во время приемов) и столы с орнаментами из золоченой бронзы, на которых лежали кружевные салфетки. На стенах, одна напротив другой, висели картина работы Гейнсборо «Леди Анжелика Дюлак» в тяжелой старинной раме и портрет миссис Ван-дер-Лайден (в черном бархатном платье с венецианским воротником) кисти Хантингтона. Нетрудно было уловить сходство между хозяйкой дома и ее прекрасной прародительницей. Он считался почти таким же превосходным, как и портреты Кабанеля, и хотя прошло уже лет двадцать с тех пор, как портрет был написан, краски на нем не потускнели. Казалось, что сама миссис Ван-дер-Лайден, сидевшая теперь в кресле и внимавшая речам миссис Ачер, — родная сестра прекрасной Анжелики Дюлак; художник нарисовал ее, в самом расцвете сил, еще молодой, сидящей в позолоченном кресле на фоне репсового занавеса.