Эдит Уортон - Век невинности

Мистер Ван-дер-Лайден сказал, обращаясь к миссис Ачер:

«Если здоровье Луизы позволит ей (и я прошу вас передать мои слова миссис Ловелл Мингот), мы будем счастливы… э… занять места Лефертсов за ее обеденным столом, — он снова сделал паузу, стараясь понять, уловили ли остальные скрытую в его словах иронию. — Но не знаю, может ли миссис Мингот и в самом деле рассчитывать на наше присутствие». Миссис Ачер сочувственно вздохнула. «Но Ньюлэнд говорит, — продолжал он, — что читал утреннюю „Таймс“; поэтому, вероятно, он видел фотографию родственника Луизы, князя Сан-Острейского. Он прибывает сюда на следующей неделе на теплоходе „Россия“. Князь намерен подготовить к Международной регате, которая состоится следующим летом, свою яхту „Минерва“. Потом он собирается поплыть под парусами в Тревенну и там принять участие в охоте». Мистер Ван-дер-Лайден перевел дыхание и продолжал с возрастающей теплотой в голосе: «Прежде, чем отвезти его в Мэриленд, мы решили устроить небольшой прием в его честь и пригласить на него несколько друзей. Но вначале, разумеется, мы пригласим всех отобедать. Я уверен, что Луиза будет так же рада, как и я, если графиня Оленская позволит включить ее имя в список гостей». С этими словами он поднялся, слегка поклонился своей кузине и добавил: «Думаю, Луиза разрешит мне сказать за нее, что она сама завезет приглашение с визитками, — с нашими визитками, конечно! Она как раз сейчас собирается выезжать…»

Миссис Ачер поняла намек мистера Ван-дер-Лайдена: к подъезду уже подали ландо хозяев, запряженное четверкой гнедых. Оставаться дольше было неудобно, поэтому она поспешно поднялась, неловко поблагодарив супружескую чету. Миссис Ван-дер-Лайден улыбнулась ей улыбкой Эсфири, но ее муж протестующе поднял руку.

«Вам не за что благодарить нас, дорогая Аделина; в самом деле, не за что! Подобные недоразумения не должны происходить в таком городе, как Нью-Йорк. И я постараюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы этот нонсенс не вносил беспокойства в нашу жизнь».

Он произнес эту маленькую речь с достоинством императора, провожая миссис Ачер и Ньюлэнда до дверей.

Через пару часов весь Нью-Йорк облетела весть, что просторное ландо, в котором миссис Ван-дер-Лайден выезжала всегда, в любое время года, видели стоящим у дверей дома старой миссис Мингот. Был передан большой квадратный конверт; и в тот же вечер в Опере мистер Силлертон Джексон утверждал со знанием дела, что в этом конверте находилось приглашение для графини Оленской на прием, который Ван-дер-Лайдены устраивали на предстоящей неделе в честь их благородного кузена, князя Сан-Острейского.

Молодые люди, стоявшие в клубной ложе, обменялись многозначительными улыбками и посмотрели в сторону Лоренса Лефертса, беззаботно сидевшего на переднем ряду. Он теребил свои длинные золотистые усы и, когда певица замолчала, глубокомысленно изрек: «В роли сомнамбулы хороша одна лишь Пэтти! Никого другого я не признаю».

Итак, весь Нью-Йорк признал, что графиня Оленская себя скомпрометировала.

Впервые она вошла в жизнь Ньюлэнда Ачера, когда ей было всего девять или десять лет. Ей прочили блестящее будущее, и многие считали, что это прелестное дитя достойно кисти художника. Ее родители любили скитаться по белу свету, но после детства, проведенного «на колесах», она потеряла их обоих, и опеку над девочкой приняла на себя ее тетя, Медора Мэнсон, которая тоже много путешествовала, но, в конце концов, возвратилась в Нью-Йорк, где и обосновалась.

Бедная Медора, дважды овдовев, всегда возвращалась домой «зализывать раны», каждый раз покупая дом на свое имя все скромнее и скромнее. Она привозила с собой то нового мужа, то приемную дочь. Но через несколько месяцев она либо ссорилась со своим мужем, либо с дочерью. История всякий раз повторялась. Когда это случалось, Медора продавала дом по дешевке и вновь пускалась в странствия. И поскольку мать ее была урожденной Рашворд, никого не удивляло, что ее последний брак оказался неудачным. (Она вышла за одного из этих ненормальных Чиверсов). А посему Нью-Йорк снисходительно смотрел на все ее выходки. Но когда она возвратилась из Европы с маленькой осиротевшей племянницей, чьи родители были в свое время здесь популярны, несмотря на свое, достойное сожаления, пристрастие к путешествиям, люди начали жалеть малютку, попавшую в «плохие руки».

Все старались проявить заботу о маленькой Элен. Впрочем, глядя на ее смуглые розовые щечки и тугие косы, никто бы не подумал, что эта веселая девочка все еще носит траур по своим родителям. Медора нередко шла наперекор традициям, и тогда она полностью проигнорировала негласно установленные правила, которые предписывали всем овдовевшим американкам определенные нормы поведения. И когда мадам сошла на берег с теплохода, ее семейство было шокировано тем, что траурная вуаль, которую она носила по собственному брату, оказалась на семь дюймов короче, чем вуаль ее невестки. Что касается Элен, то на ней были малиновое шерстяное платье и янтарные бусы. Она выглядела совсем как цыганская девчонка.