Жозе Эса де Кейрош - Цивилизация

И вот тогда-то он страстно искал прибежища в чтении Шопенгауэра и Екклезиаста. В чем же было дело? без сомнения, в том, что оба пессимиста поддерживали выводы, сделанные им самим на основании долгого и сурового опыта: «Все суета и томление духа, и кто умножает познания, умножает скорбь, и был я царем в Иерусалиме и не возбранял сердцу моему никакого веселья, и возненавидел я жизнь…» Но почему же докатился до столь горького разочарования здоровый, богатый, спокойный и умный Жасинто? Старый оруженосец Грило утверждал, что «его превосходительство страдает от пресыщения».

И вот, как раз после января нынешнего года, когда Жасинто погрузился в мораль негроидов и провел электричество между купами деревьев сада, случилось так, что у него возникла непреодолимая духовная потребность отправиться на север, в его старинный фамильный замок в Торжесе. Жасинто никогда не был в Торжесе и в течение семи недель с невероятным отвращением готовился к этому трудному путешествию. На ферме, расположенной в горах, и в суровом замке, где еще осталась башня XV века, в течение тридцати лет жили арендаторы, славные, работящие люди, которые ели свою похлебку среди клубов дыма от очага и сушили пшеницу в барских покоях.

В самом начале марта Жасинто предусмотрительно написал своему поверенному Соузе, проживавшему в торжесской деревне, и приказал ему привести в порядок крышу, подновить стены и застеклить окна. Потом он распорядился отправить туда скорым поездом огромные ящики, которые с трудом протаскивали в ворота «Жасмина» и в которых помещалось все необходимое для того, чтобы с удобствами прожить в горах две недели: пуховые перины, кресла, кушетки, лампы Карселя, никелевые ванны, переговорные трубы для вызова слуг, персидские ковры, чтобы мягче было ступать по деревянным полам. Один из кучеров отправился в дорогу с двухместным экипажем, пролеткой, линейкой, мулами и бубенчиками.

Затем туда поехал повар с кухонной утварью, поставцом, ледником, приспособлениями для приготовления трюфелей и огромными ящиками с минеральной водой.

С раннего утра в просторных дворах особняка вбивались гвозди, стучали молотки, словно на строительстве целого города, и дефилирующий багаж напоминал страницы из Геродота, повествующее о персидском нашествии. Жасинто худел от трудов во время этого великого переселения народов. Наконец июньским утром мы отбыли в сопровождении Грнло и тридцати семи чемоданов.

Мне было по пути с Жасинто до Гиаенса, где, в доброй миле от Торжеса, проживала моя тетка, и ехали мы в отдельном вагоне, среди необъятных размеров подушек и корзин с куропатками и шампанским.

На полпути нам пришлось пересесть на другой поезд – па станции под звучным названием, оканчивающимся на «ола», где был прелестный светлый сад с кустами белых роз. Было воскресенье, солнечное и ужасно пыльное, и мы встретили там заполнявшую узкую платформу веселую группу простонародья, пришедшую с сельского праздника святого Григория Горпого.

В этот праздничный вечер мы согласно расписанию располагали всего лишь тремя скупыми минутами. Другой поезд, нетерпеливый и свистящий, уже ждал нас рядом с навесом. Яростно звонил звонок. И, даже не обращая внимания на красивых девушек, которые бродили здесь группами, возбужденные, в огненно-красных платках, с золотыми украшениями, увешивавшими их полную грудь, и образками святого Григория, приколотыми к шляпкам, мы побежали, пробились сквозь толпу и вскочили в другой, уже забронированный, вагон с карточкой и инициалами Жасинто. Поезд тотчас же тронулся. Тут я вспомнил о нашем Грило и о тридцати семи чемоданах! Выглянув из дверей, я заметил на углу станции, под эвкалиптами, всю нашу поклажу и людей в фуражках с галунами, которые, стоя над нею, в отчаянии размахивали руками.

Откинувшись на подушки, я прошептал:

– Какое великолепие!

Жасинто, не открывая глаз, вздохнул в своем углу:

– Какая тоска!

Целый час мы медленно скользили среди виноградников и полей, засеянных пшеницей; солнце, жаркое и пыльное, еще било в стекла, когда мы прибыли на станцию Гондин, – здесь нас должен был встретить поверенный Жасинто, знаменитый Соуза, с лошадьми, на которых нам предстояло взобраться на гору, где стоял Торжесский замок. Позади пристанционного скверика, тоже сплошь засаженного цветущими розами и маргаритками, Жасинто тотчас разглядел своя экипажи, еще закрытые брезентом.

Но когда мы вышли на белую, прохладную платформу нас окружило молчание и одиночество… Ни поверенного, ни лошадей! Начальник станции, которого я с мучительным беспокойством спросил, не появлялся ли здесь сеньор Соуза и не знает ли он сеньора Соузу, вежливо снял свою фуражку с галуном. Это был круглый, жирный парень, розовый, как яблоко, с томиком стихов под мышкой. «Я отлично знаю сеньора Соузу! Три недели назад я играл в манилью с сеньором Соузой! Но сегодня вечером я, к несчастью, не видел сеньора Соузу!» Поезд исчез за утесами, склонившимися над рекой. Один из носильщиков, посвистывая, начал скручивать сигару. На земле, у садовой решетки, какая-то старуха, вся в черном, дремала, сидя на корточках перед корзиной с яйцами. А наш Грило, а наш багаж?… Начальник станции весело пожимал лоснящимися плечами. Все наше имущество, конечно, застряло на той станции с кустами белых роз, носящей звучное название с окончанием «ода». А мы были здесь, затерянные в диких горах, без поверенного, без лошадей, без Грило, без чемоданов.