Эдвард Форстер - Говардс-Энд

Но когда Хелен заговорила о его жене, Леонард смутился.

— А миссис Баст — она когда-нибудь говорит «я»? — спросила Хелен не без ехидства, а потом добавила: — Она очень устала?

— Будет лучше, если она побудет в своей комнате, — сказал Леонард.

— Мне с ней посидеть?

— Нет, спасибо. Ей не нужна компания.

— Мистер Баст, что за человек ваша жена?

Леонард покраснел до корней волос.

— Вы уже должны привыкнуть к моей манере общения. Этот вопрос вас оскорбляет?

— Нет, о нет, мисс Шлегель, нет.

— Просто я люблю честность. Не притворяйтесь, что у вас счастливый брак. У вас с ней не может быть ничего общего.

Леонард этого не отрицал.

— Полагаю, это вполне очевидно, — смущенно заметил он, — но Джеки никому не делала ничего дурного. Когда происходило что-то не так или до меня доходили какие-то слухи, мне всегда казалось, что в этом виновата она, но сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что вина лежит больше на мне. Мне не следовало жениться на ней, но раз уж так случилось, я должен быть с ней и содержать ее.

— Как давно вы женаты?

— Почти три года.

— А что сказала ваша семья?

— Они не хотят нас знать. Они устроили нечто вроде семейного совета, когда узнали, что я женился, и полностью вычеркнули нас из своей жизни.

Хелен начала ходить взад-вперед по комнате.

— Мой бедный мальчик, как это печально! — нежно сказала она. — А кто ваши родные?

На это он мог ответить. Родители, ныне покойные, занимались торговлей. Сестры вышли замуж за коммивояжеров. Брат — мирянин, которому доверено епископом проводить церковные богослужения.

— А ваши дед и бабка?

Леонард открыл ей секрет, которого до этого момента очень стыдился:

— Они ничего собою не представляли, — сказал он. — Сельскохозяйственные рабочие, что-то в этом роде.

— Ах вот как! Откуда родом?

— Мои предки в основном из Линкольншира, но отец матери, как ни странно, происходит из этих мест.

— Значит, он отсюда, из Шропшира. Действительно странно. Мои предки со стороны матери — ланкаширцы. Но почему ваши брат и сестры настроены против миссис Баст?

— О, не знаю.

— Извините, но вы знаете. Я не ребенок. И могу выдержать все, что вы мне скажете, и чем больше вы мне расскажете, тем больше я смогу вам помочь. До вас дошли какие-то порочащие ее слухи?

Леонард молчал.

— Думаю, я уже догадалась, — очень серьезно сказала Хелен.

— Не уверен, мисс Шлегель. Надеюсь, что нет.

— Мы должны быть честными, даже по поводу таких вещей. Я догадалась. Я ужасно… я бесконечно сожалею, но для меня это ничего не меняет. Я буду относиться к вам обоим точно так же, как раньше. Виной всему не ваша жена, а мужчины.

Леонард не возражал — главное, чтобы она не догадалась, о каком именно мужчине идет речь. Стоя у окна, Хелен медленно подняла шторы. Окна гостиницы выходили на темную площадь. Начал собираться туман. Когда она обернулась к нему, ее глаза сияли.

— Не беспокойтесь, — попросил он. — Я этого не вынесу. У нас все будет хорошо, если я получу место. Только бы получить место — что-нибудь постоянное. Тогда и жизнь наладится. Книги меня уже не так волнуют, как раньше. Полагаю, с постоянной работой у нас все устроится. Когда работаешь, перестаешь задумываться.

— Устроится что?

— Просто устроится.

— И это называется «жизнь»! — сдавленным голосом сказала Хелен. — Как вы можете, когда на свете есть столько прекрасных вещей — музыка, ночные прогулки!..

— Прогулки хороши, если у человека есть работа, — ответил он. — О, как-то раз я наговорил вам кучу чепухи. Но ничто так не выбивает дурь из головы, как явившийся к вам в дом судебный пристав. Когда я увидел, как он листает моих Рёскина и Стивенсона, я, кажется, понял, какова жизнь на самом деле, и она мне не слишком понравилась. Благодаря вам книги ко мне вернулись, но они больше не будут для меня тем, чем были раньше, и я никогда не стану думать, что провести ночь в лесу — это прекрасно.

— Почему? — спросила Хелен, подняв оконную раму.

— Потому что я понимаю, что человеку нужны деньги.

— Ну так вы ошибаетесь.

— Хотелось бы. Но вот священник — у него либо есть собственные деньги, либо ему платят; поэт или музыкант — то же самое; бродяга ничем от них не отличается. В конце концов он идет в работный дом и получает деньги других людей. Мисс Шлегель, деньги — это настоящее, а все остальное — мечта.

— И все-таки вы ошибаетесь. Вы забыли про Смерть.

Леонард не понял.

— Если бы мы жили вечно, тогда то, что вы говорите, было бы правдой. Но нам приходится умирать, приходится быстро расставаться с этой жизнью. Несправедливость и жадность были бы реальны, если бы мы жили вечно. Но при существующем положении дел мы должны держаться за что-то другое, потому что приходит Смерть. Я люблю Смерть, но не из-за патологической склонности к ужасному, а потому что она все объясняет. Она показывает пустоту Денег. Деньги и Смерть — вечные враги. А вовсе не Жизнь и Смерть. И не важно, что нас ждет после Смерти, мистер Баст. Однако будьте уверены, что поэт, музыкант и бродяга будут там счастливее, чем человек, так и не научившийся говорить: «Я — это я».