Эдвард Форстер - Говардс-Энд

Дорогой мистер Баст, я, как и обещала, поговорила о вас с мистером Уилкоксом, и мне очень неприятно сообщить вам, что у него нет для вас места.

Она вложила его в другое письмо, адресованное Хелен, над которым промучилась меньше, чем можно было бы ожидать. Но у Маргарет заболела голова и она не особенно выбирала выражения:

Дорогая Хелен, передай ему эту записку. Басты — никчемные люди. Генри обнаружил эту женщину на лужайке в пьяном виде. Я распорядилась приготовить тебе комнату у нас, и, пожалуйста, приходи сразу же, как получишь мое письмо. Басты не те, о ком нам следует беспокоиться. Утром я могу сама к ним зайти и сделать то, что в данном случае будет справедливо.

Написав это, Маргарет почувствовала, что поступает как практичная женщина. Позже нужно будет что-нибудь придумать для Бастов, но сейчас их следует заставить молчать. Она надеялась, что Хелен не успеет поговорить с этой женщиной. Она позвонила, чтобы вызвать горничную, но никто не ответил: мистер Уилкокс и Уоррингтоны ушли спать, а кухня была предоставлена слугам для пирушки, — поэтому она отправилась в «Георг» сама. В гостиницу она не вошла, ибо любые разговоры могли оказаться пагубными, и, сказав, что письмо очень важное, передала его прислуге. На обратном пути, пересекая площадь, Маргарет увидела Хелен и мистера Баста в окне столовой, и испугалась, что уже опоздала. Но ее дело еще не было доведено до конца: нужно было рассказать Генри, какие действия она предприняла.

Это оказалось совсем не трудно, потому что она встретила мистера Уилкокса в холле. От ночного ветра картины начали постукивать о стену, и его разбудил этот шум.

— Кто там? — крикнул он хозяйским голосом.

Маргарет вошла в холл.

— Я позвала Хелен прийти ночевать сюда, — сказала она, проходя мимо. — Здесь ей будет лучше. Так что не запирай дверь.

— Я подумал, что к нам кто-то забрался, — объяснил Генри.

— И еще я сказала Басту, что мы ничем не можем ему помочь. Не знаю, может быть, потом. Но очевидно, что сейчас Басты должны уехать.

— Так ты говоришь, что твоя сестра будет ночевать здесь?

— Наверное.

— Тогда нужно распорядиться, чтобы ее проводили в твою комнату?

— Мне в общем-то нечего ей сказать. Я ложусь спать. Передай слугам, что она, возможно, придет. Кто-нибудь сможет поднять наверх ее чемодан?

Генри ударил в небольшой гонг, который был куплен, чтобы вызывать прислугу.

— Нужно бить громче, если хочешь, чтобы тебя услышали.

Генри открыл дверь, и из конца коридора до них донеслись взрывы хохота.

— Уж больно они разошлись, — сказал Генри и широким шагом направился в сторону веселившихся. Маргарет пошла наверх, не будучи уверенной, надо ли ей радоваться или огорчаться этой встрече. Оба вели себя так, словно ничего не произошло, и интуиция подсказывала ей, что это неправильно. Ради самого себя Генри должен был предоставить ей хоть какое-то объяснение.

Однако что бы оно ей дало? Дату, место, несколько деталей, которые она и так могла слишком явственно себе представить. Теперь, когда прошло первое потрясение, она поняла, что у нее были все основания предвидеть появление какой-нибудь миссис Баст. Внутренняя жизнь Генри давно лежала перед ней как открытая книга — его интеллектуальная непоследовательность, невосприимчивость к личностному воздействию, сильные, но подавляемые страсти. Следовало ли ей отказаться от него, потому что его внешняя жизнь соответствовала внутренней? Возможно. Возможно, если бы его бесчестье касалось ее непосредственно, но оно относилось к тем далеким временам, когда они еще не были знакомы. Маргарет боролась со своими чувствами. Она говорила себе, что вина Генри перед миссис Уилкокс распространяется и на нее. Но Маргарет не была сухим теоретиком. Раздеваясь перед сном, она почувствовала, что гнев, уважение к усопшей, желание устроить сцену — все это отступило. Пусть Генри ведет себя так, как считает нужным, потому что она любит его и когда-нибудь ее любовь сделает его лучше.

В основе поступков Маргарет во время этого кризиса лежала жалость. Жалость, если здесь допустимы обобщения, составляет основу женской природы. Если мы нравимся мужчинам, то лишь благодаря нашим лучшим качествам, и каким бы душевным ни было их чувство к нам, мы боимся оказаться его недостойными — в этом случае нас потихоньку перестанут замечать. Но женщин наше падение, напротив, побуждает к действию. Оно глубоко затрагивает их естество — к счастью или несчастью.