Эдвард Форстер - Говардс-Энд

Во время медового месяца мистер Уилкокс еще раз испытал на себе всплеск ее нервозности. Он сообщил Маргарет — как обычно, между прочим, — что сдал в аренду Онитон-Грейндж. Маргарет явно расстроилась и довольно резко спросила, почему он с ней не посоветовался.

— Не хотел тебя беспокоить, — ответил он. — Кроме того, все окончательно уладилось только сегодня утром.

— Где же мы будем жить? — спросила Маргарет, пытаясь рассмеяться. — Мне очень нравилось это место. Или ты считаешь, Генри, что нам не нужен постоянный дом?

Он уверил ее, что она его не так поняла. Именно жизнь в своем доме отличает нас от иностранцев. Но он считает, что им не нужен сырой дом.

— Это что-то новенькое. Никогда до этой минуты я не слышала, что в Онитоне сыро.

— Моя милая девочка! — Он взмахнул рукой. — У тебя есть глаза? У тебя есть кожа? Там некуда деваться от сырости. Во-первых, усадьба построена на глинистой почве, на том месте, где, вероятно, раньше был ров. Потом, там течет эта отвратительная речка, над которой всю ночь поднимается туман, как пар от чайника. Пощупай подвальные стены, загляни под карнизы. Спроси сэра Джеймса или кого хочешь. Шропширские долины славятся сыростью. Единственное подходящее место для дома в Шропшире — на холме. Но мне кажется, уж слишком далеко это от Лондона, да и пейзажи там неважные.

Не удержавшись, Маргарет спросила:

— Так зачем же ты покупал там дом?

— Я… потому что… — Разозлившись, он откинул назад голову. — А зачем мы приехали в Тироль, если на то пошло? Такие вопросы можно задавать бесконечно.

Можно. Но мистер Уилкокс просто тянул время, чтобы придумать убедительный ответ. Ответ нашелся, и он сам поверил в него, когда сказал:

— Честно говоря, я купил Онитон из-за Иви. Только никому не говори.

— Конечно, не скажу.

— Не хотелось бы, чтобы она знала, что из-за нее я чуть было не совершил невыгодную сделку. Как только я подписал договор, они тут же объявили о помолвке. Бедная девочка! Ей так хотелось получить это имение, что она даже не удосужилась узнать, какова там охота. Боялась, что кто-нибудь перехватит, — в точности как все вы, женщины. Ну, к счастью, ничего плохого не случилось. Она сыграла свадьбу на природе, как и мечтала, а я избавился от дома — теперь там будет начальная школа.

— Так где же мы будем жить, Генри? Мне все-таки хотелось бы где-нибудь жить.

— Я еще не решил. Как тебе Норфолк?

Маргарет молчала. Замужество не спасло ее от ощущения текучести. Лондон лишь предвосхищал появление этой кочевой цивилизации, коренным образом изменяющей человеческую природу и подвергающей отношения людей такому давлению, какое им еще не доводилось испытывать. Космополитизм, если распространится, лишит нас помощи земли. Деревья, луга и горы станут лишь картинкой, а связующую силу, которую они когда-то пробуждали в человеческом характере, придется передать Любви. Дай Бог, чтобы Любовь справилась с этой задачей!

— Что у нас сейчас? — продолжал Генри. — Почти октябрь. Давай перезимуем на Дьюси-стрит, а весной что-нибудь подыщем.

— Если можно, что-нибудь постоянное. Я уже не такая молоденькая, и все эти перемены мне не нравятся.

— Но, дорогая моя, что ты предпочитаешь — перемены или ревматизм?

— Я тебя понимаю, — сказала Маргарет вставая. — Если в Онитоне и в самом деле так сыро, конечно, там жить нельзя — пусть в нем поселятся маленькие мальчики. Только давай весной будем выбирать внимательнее. Я постараюсь не повторить ошибку Иви и не буду тебя торопить. Имей в виду, что на этот раз ты можешь выбрать то, что сочтешь нужным. От этих бесконечных переездов портится мебель, да и средства требуются немалые.

— Какая у меня практичная женушка! Что это она читает? Тео… тео… как там дальше?

— Теософия.

Итак, дом на Дьюси-стрит стал первой обителью, посланной ей судьбой, — и обителью совсем не плохой. Дом, который был не намного больше того, что Шлегели оставили на Уикем-плейс, дал Маргарет возможность подготовиться к ведению хозяйства в огромном особняке, обещанном ей весной. Они часто выезжали, но дома их жизнь текла спокойно и размеренно. По утрам Генри отправлялся на работу, и его сандвич — реликвию, оставшуюся с каких-то доисторических времен — она всегда делала собственными руками. В качестве обеда сандвич не устраивал Генри, но он любил иметь его при себе часов в одиннадцать, на случай если проголодается. Когда муж уходил, у Маргарет были свои дела — она занималась домом, пыталась перевоспитать слуг, сделав их более человечными, выполняла некоторые обязанности Хелен. Маргарет немного мучила совесть из-за Бастов, и она была рада, что потеряла их из виду. Без сомнения, Леонарду стоило бы помочь, но, будучи женой Генри, она предпочла бы помочь кому-нибудь другому. Что касается театров и дискуссионных обществ, то они привлекали ее все меньше и меньше. Она стала «пропускать» новые течения и проводила свободное время, перечитывая старые книги или размышляя, что вызывало озабоченность ее друзей из Челси. Они приписывали эти перемены замужеству, и, пожалуй, некий глубоко запрятанный инстинкт действительно подсказывал ей не отдаляться от мужа, если в этом нет особой необходимости. Однако главная причина крылась гораздо глубже: Маргарет вышла из того возраста, когда требуются стимулирующие средства, и переходила от слов к вещам. Конечно, ей было жаль не поспевать за творчеством Ведекинда или Джона, но после тридцати неизбежно закрываются какие-то двери, если ваше сознание само готово стать творческой силой.