Эдвард Форстер - Говардс-Энд

— Но со стороны Иви было дурно возвращать подарок. Такой бесчеловечный поступок не в ее характере.

— Подарок был очень дорогой.

— Да какая разница, Долли?

— Все-таки если он стоит больше пяти фунтов… Я-то сама не видела, но говорят, это был очаровательный эмалевый кулон с Бонд-стрит. Нельзя же принимать такие подарки от деревенской женщины, согласитесь.

— Но вы же приняли подарок от мисс Эйвери, когда выходили замуж.

— Ну, мне-то она подарила старую керамику — не дороже полпенса. А Иви получила совсем другое. Если вам преподнесли такой кулон, то подарившего надо приглашать на свадьбу. Но дядя Перси, Альберт, отец и Чарльз — все сказали, что это абсолютно невозможно, а когда четверо мужчин в чем-то солидарны, что остается делать молоденькой девушке? Иви не хотела расстраивать старушку, поэтому решила написать ей шутливое письмо и отдать кулон обратно в магазин, чтобы не утруждать мисс Эйвери. Но мисс Эйвери сказала… — У Долли округлились глаза. — Это было совершенно чудовищное письмо. Чарльз говорит, это было письмо сумасшедшей. В конце концов, она снова выкупила кулон из магазина и выбросила в утиный пруд.

— Она объяснила свой поступок?

— Мы считаем, что ей хотелось получить приглашение в Онитон и таким образом пробраться в высшее общество.

— Для этого она слишком стара, — задумчиво проговорила Маргарет. — Может быть, она сделала Иви этот подарок в память о ее матери?

— Это идея. Дать каждому то, что ему причитается, да? Ну, мне пора. Пойдем потихоньку, мисс Муфточка. Тебе бы надо новое пальто, да только не знаю, кто его тебе купит.

Произнеся с невеселым юмором слова, обращенные к собственной муфте, Долли вышла из комнаты.

Маргарет последовала за ней, чтобы спросить, знал ли Генри о поступке мисс Эйвери.

— О да!

— Тогда как же он допустил, чтобы я попросила ее присматривать за домом?

— Но она ведь просто деревенская женщина, — сказала Долли, и это объяснение оказалось верным.

Генри высказывал свое порицание низшим классам, лишь когда видел в этом выгоду. Он мирился с мисс Эйвери, как и с Крейном, потому что получал от них то, что ему было нужно. «Я снисходителен к тем, кто знает свое дело», — говорил он, на самом деле проявляя снисхождение не к человеку, а к делу. Как бы парадоксально это ни звучало, в нем было что-то от художника. Он лучше пережил бы нанесенное дочери оскорбление, чем потерял бы хорошую уборщицу для своей жены.

Маргарет решила, что будет правильнее, если она разберется с мисс Эйвери сама. Обе стороны были явно недовольны. Поэтому с разрешения Генри она написала мисс Эйвери вежливое письмо, в котором просила ее больше не трогать ящики. Затем при первом же случае отправилась в Говардс-Энд, намереваясь вновь запаковать свои вещи и переправить их для удобства на местный склад: план был дилетантский и безнадежный. С ней обещал поехать Тибби, но в последний момент, извинившись, отказался. Так, во второй раз в жизни Маргарет вошла в дом одна.

День ее приезда был исключительный, последний день ничем не омраченного счастья на многие месяцы вперед. Тревога по поводу удивительного отсутствия Хелен еще не пробудилась как следует, а что касается возможных трений с мисс Эйвери, то они лишь придавали Маргарет бо́льшую решимость. Кроме того, она таким образом избежала приглашения на званый завтрак, который устраивала Долли. Пройдя напрямик от железнодорожной станции, Маргарет пересекла общинный луг и вышла на длинную каштановую аллею, соединяющую луг с церковью. Сама церковь когда-то стояла в деревне. Но она привлекала так много прихожан, что дьявол из вредности сорвал ее с фундамента и перенес на неудобный бугор на три четверти мили в сторону. Если так оно и было на самом деле, то каштановую аллею наверняка посадили ангелы. Для не слишком ревностного христианина более привлекательного подхода к Божьему храму нельзя было и придумать, но даже если бы этот христианин все равно счел путь слишком долгим, дьявол вновь был бы побежден, ибо для прихожан из отдаленных мест Наука построила часовню Святой Троицы, расположив ее рядом с домом Чарльза и покрыв крышу листами жести.

Маргарет медленно шла по аллее, останавливаясь, чтобы взглянуть на небо, сияющее сквозь верхние ветви каштанов, или потрогать маленькие подковки, висящие на нижних ветвях. Почему у Англии нет великой мифологии? Наш фольклор никогда не покидал рамки изысканного, а самые великолепные мелодии о нашей сельской местности вышли из греческих свирелей. Каким бы глубоким и истинным ни было деревенское воображение, здесь оно, казалось, не смогло себя проявить. Дальше ведьм и фей дело не пошло. Оно не может оживить хотя бы кусочек летнего поля или дать имена хотя бы полдюжине звезд. Англия все еще ждет наивысшего проявления своей литературы — великого поэта, который даст ей свой голос, или, еще лучше, тысяч малых поэтов, чьи голоса станут частью нашей общей речи.