Винсенто Бласко Ибаньес - Обнаженная Маха

Ее жизнь вставала перед глазами художника минута за минутой, будто он постоянно был рядом с нею. Она рассказывала ему о «Дарвине», называя так Монтеверди; жаловалась на его холодность и равнодушие — он, мол, отвечает на ее пылкие чувства только жалостью. «Ох маэстро, я очень и очень несчастна». Иногда письма были триумфальны и оптимистичны: графиня была вне себя от счастья, и художник читал между строк о ее удовольствии, о страстном опьянении после одного из дерзких свиданий в ее доме под самым носом у доверчивого графа. Да и не только между строками, потому что часто она с бесстыдной откровенностью рассказывала ему абсолютно все, как своей близкой подруге, будто не считала Реновалеса мужчиной.

В последних письмах Конча была сама не своя от радости. Граф отправился в Сан-Себастьян, куда его вызвала королевская чета. На него возложена высокая дипломатическая миссия, хотя он и не занимает никакой правительственной должности. Но его, как одного из родовитых испанских грандов, выбрали, чтобы он вручил князьку какого-то крошечного немецкого государства Золотое Руно. Бедный сеньор, который сам тщетно добивался этой награды, утешится теперь тем, что с помпезной торжественностью вручит ее другому. Реновалес угадал в этом руку графини. Из ее писем исходила радость. Теперь они останутся с «Дарвином» только вдвоем, так как благородный сеньор вернется не скоро. Ее ждет супружеская жизнь с доктором — без риска, без тревог!..

Реновалес читал эти письма из простого любопытства. Откровения Кончи больше не смущали его, и он нисколько не волновался, потому что привык уже к своему положению доверенного лица; желание его остыло из-за открытости этой женщины, нашедшей такой странный способ расхолодить его: поверять ему свои тайны. Реновалесу оставалось познать тело Кончи, ведь душу ее он знал, как ни один из ее любовников, и это уже начинало навевать на него скуку. Расстояние и разлука наполнили художника холодным равнодушием. Прочитав очередное письмо, он всегда думал одно и то же: «Сумасшедшая женщина... Ну зачем мне ее тайны?»

Прошла неделя, в течение которой Реновалес не получил из Биаррица ни одного письма. Газеты подробно сообщали о миссии великого графа де Альберка. Он со своей свитой уже был в Германии, готовился повесить почетную награду через княжеское плечо. Догадываясь, почему молчит графиня, Реновалес не испытывал ни волнения, ни зависти, и только злорадно улыбался. Без графа она, конечно, нисколько не скучает.

Наконец он получил от нее известие, да еще самым неожиданным способом. Как-то вечером, когда солнце уже касалось горизонта, Реновалес вышел из дому, собираясь прогуляться возле ипподрома, чтобы полюбоваться с того возвышения Мадридом. Но не сделал он и несколько шагов по улице, как перед ним появился парень в красной ливрее, рассыльный какого-то агентства, и протянул письмо. Художник удивленно поднял брови, узнав почерк графини. Всего четыре строки — торопливых, неровных. Сегодня после полудня она прибыла экспрессом из Франции со своей горничной Мари. Теперь сама дома. «Приходите... Немедленно... Ужасные новости — я умираю». И маэстро побежал к графине, хотя известие о ее близкой смерти не произвело на него особого впечатления. Обойдется чем-то менее мрачным. Он давно привык к фантастическим преувеличениям Кончи.

В большом дворце графа де Альберка стояли сумерки и тишина, готовая взорваться эхом любого звука, на всем лежал слой пыли, как бывает в надолго заброшенных домах. Из всей челяди оставался только привратник. Перед ступенями играли его дети, будто еще не знали о возвращении сеньоры. Мебель наверху была в серых чехлах, а бронза и зеркала потускнели под толстым слоем пыли. Мари открыла перед художником дверь и повела его темными салонами с застойным воздухом; штор на закрытых окнах и балконных дверях не было, и через жалюзи просачивался слабый свет.

В одной из комнат валялось несколько не распакованных дорожных чемоданов, брошенных и забытых в спешке внезапного приезда.

Пройдя почти ощупью через весь безлюдный дом, Реновалес увидел пятно света возле двери в спальню графини — единственное помещение, в котором заметны были признаки жизни и куда вливались последние лучи заходящего солнца. Конча сидела в глубоком кресле у окна, освещенная оранжевыми красками заката. Лоб ее был нахмурен, в глазах застыло отчаяние.

Увидев художника, она выпрямилась, как расправленная ​​пружина, вскочила на ноги, протянула руки и бросилась к нему, словно за ней кто-то гнался.