Эдит Уортон - Риф, или Там, где разбивается счастье

Ее голос был таким растроганным и нежным, что его первоначальные опасения улетучились.

— Она объяснила?..

— Ведь это естественно, не правда ли, что она слегка обиделась за проверку, которую ей учинили? Нет, не твою… я не это имею в виду! Но сопротивление мадам де Шантель… и то, что она послала за Аделаидой Пейнтер… Софи теперь думает, досада на то, что ее так обсуждают и проверяют, могла сказаться на ее отношении к Оуэну, так что он стал воображать себе всякие безумные вещи… Я понимаю все, что она должна была ощущать, и согласна с ней, что лучше ей ненадолго уехать. Она заставила меня, — подвела итог Анна, — почувствовать себя ужасно толстокожей и тупой.

— Это ты толстокожая?

— Да. Словно обращалась с ней, как с милой безделушкой, которую прислали сюда «на пробу», посмотреть, как она будет выглядеть рядом с другими. — И добавила с неожиданным пылом: — Я рада, что она это почувствовала!

Она как будто ждала, что Дарроу поддержит ее или задаст какой-то вопрос, и он наконец нашел в себе силы спросить:

— Значит, ты думаешь, что разрыв неокончательный?

— Надеюсь, неокончательный… никогда так не надеялась! Я поговорила и с Оуэном, когда ушла от нее, и думаю, он понимает, что должен отпустить ее, не требуя никакого положительного обещания. Она возбуждена… он должен дать ей успокоиться…

Она снова замолчала, и Дарроу сказал:

— Наверняка ты можешь объяснить ему это.

— Она мне поможет… она, конечно, собирается увидеться с ним до отъезда. Кстати, уезжает она прямо сейчас, с Аделаидой Пейнтер на машине во Франкей, чтобы успеть на экспресс в час дня, — и та, конечно, ничего не знает о причине, ей просто сказали, что Софи вызвали к себе Фарлоу.

Дарроу молча показал, что все понимает, и она продолжала:

— Оуэн особенно озабочен тем, чтобы ни Аделаида, ни его бабушка ни в коем случае не заподозрили того, что произошло. Необходимость оградить Софи поможет ему себя контролировать. Он приходит в себя, бедный мальчик; ему уже стыдно за свою несдержанность. Он просил меня сказать это тебе; несомненно, он сам тебе все расскажет.

Дарроу протестующе поднял руку:

— О, что до этого — тут не о чем вообще разговаривать.

— И вообще думать? — Спросила она, просветлев. — Обещай, что даже думать об этом не будешь… обещай, что не будешь суров с ним!

— Почему ты считаешь, что нужно просить меня быть к нему снисходительным?

Она секунду поколебалась, отведя глаза, прежде чем ответить. Потом снова посмотрела на него и проговорила:

— Возможно, потому, что это нужно мне самой.

— Тебе?

— Я хочу сказать, потому, что лучше понимаю, как человек может мучить себя всякими фантазиями.

По мере того как Дарроу слушал ее, напряжение начало его отпускать. Ее внимательные глаза, такие серьезные и все же такие милые, были как глубокое озеро, в которое хотелось погрузиться и спрятаться от жесткого блеска его беды. Чем больше это экстатическое чувство охватывало его, тем труднее становилось следить за ее словами и думать над ответом; но могло ли что-то иметь значение, кроме звуков ее голоса, которые не умолкали, мягко касаясь его измученного мозга?

— Разве тебе не знакомо, — продолжала она, — чувство блаженства, когда просыпаешься в своей спокойной комнате после приснившегося кошмара и медленно вспоминаешь его уже без всякого страха? Это сейчас происходит со мной. Вот поэтому я понимаю Оуэна… — Она не договорила, и он почувствовал ее прикосновение к руке. — Потому что мне тоже снился кошмар!

И он понял ее, пробормотал:

— Тебе?

— Прости меня! И позволь, я расскажу!.. Это поможет тебе понять Оуэна… Были кое-какие вещи… мелкие знаки… и однажды я начала приглядываться к ним: твое нежелание говорить о ней… ее сдержанность с тобой… какая-то скованность, которой мы прежде никогда в ней не замечали…

Она засмеялась над ним, и, удерживая обе ее руки в своей, он исхитрился сказать:

— Теперь ты понимаешь почему?

— О, понимаю, конечно понимаю; и хочу, чтобы ты смеялся надо мной… вместе со мной! Потому что были и другие вещи… еще более бредовые… Было даже… вчера вечером на террасе… ее розовая накидка…

— Ее розовая накидка? — откровенно удивился он на сей раз, и она, увидев его удивление, покраснела.

— Ты забыл про накидку? Даму в розовой накидке, с которой Оуэн видел тебя на спектакле в Париже? Да… да… я с ума сходила!.. Хорошо смеяться сейчас! Но тебе следует знать, что я ревнива… до нелепости ревнива… хочу заранее предупредить…