Эдит Уортон - Риф, или Там, где разбивается счастье

Она ничего не ответила, и он продолжал:

— Ты должна понимать мое желание поговорить с тобой после того, что я только что услышал.

Она возразила, сделав протестующий жест:

— Я не отвечаю за бред Оуэна!

— Разумеется… — Он замолчал; они продолжали стоять друг против друга. Она подняла руку и поправила непослушный локон движением, выжженным в его памяти, затем оглянулась вокруг и опустилась в ближайшее кресло.

— Что ж, ты добился, чего хотел.

— Что ты имеешь в виду? Чего я хотел?

— Моя помолвка расторгнута — ты слышал, как я это сказала.

— Почему ты считаешь, что я хотел этого? Все, что я хотел с самого начала, — это советовать, помогать всем, чем могу…

— В этом ты преуспел, — ответила она. — Убедил меня, что лучше не выходить за него.

Дарроу в отчаянии рассмеялся:

— В тот самый момент, когда сама убедила меня в обратном!

— Неужели? — сказала она, сверкнув улыбкой. — Да, я действительно верила, что поступаю правильно, пока ты не объяснил мне… предупредил…

— Предупредил?

— Что я буду несчастна, если выйду за человека, которого не люблю.

— Ты не любишь его?

Она не ответила, и Дарроу вскочил, отошел в другой конец комнаты. Остановился перед письменным столом, на котором стояла его фотография: хорошо одетый, красивый, самоуверенный — портрет человека, умудренного опытом, уверенного в своей способности надлежащим образом улаживать самые щекотливые вопросы, — и полного идиота. Потом повернулся к ней:

— Ты не находишь, что ждать так долго и сказать ему об этом только сейчас — довольно жестоко по отношению к Оуэну?

Она задумалась на секунду, прежде чем ответить:

— Я сказала сразу, как только поняла.

— Поняла, что не можешь выйти за него?

— Что никогда не смогу жить с ним здесь. — Она обвела глазами комнату, словно сами стены должны были подтвердить ее слова.

Какой-то миг Дарроу продолжал растерянно изучать ее, потом их глаза встретились, и они долго смотрели друг на друга несчастным взглядом.

— Да… — сказала она и встала.

Они услышали, как Эффи под окном подзывает свистом своих собак, а затем — как мать зовет ее с террасы.

— Вот… это, например, — проговорила Софи.

— Это мне нужно уехать! — воскликнул Дарроу.

Она по-прежнему улыбалась слабой бледной улыбкой.

— И что хорошего это принесет всем нам — сейчас?

Он уткнулся лицом в ладони и простонал:

— Боже мой! Откуда мне знать?

— Не можешь сказать. И никто из нас не может. — Она опасно повернула проблему: — В конце концов, на моем месте мог быть ты!

Он в смятении сделал круг по комнате и, возвратившись, опустился в кресло рядом с ней. Казалось, некая насмешливая сила искажает его слова. Он не мог сказать ничего, что не прозвучало бы глупо, или грубо, или ничтожно…

— Дорогая, — наконец заговорил он, — не стоит ли тебе хотя бы попытаться?

Ее взгляд опечалился.

— Попытаться забыть тебя?

Кровь бросилась ему в лицо.

— Я имел в виду — дать больше времени Оуэну, дать ему шанс. Он безумно любит тебя; всем, что есть в нем хорошего, он обязан тебе. Его мачеха почувствовала это с самого начала. И она думала… верила…

— Она думала, я смогу сделать его счастливым. Сейчас она тоже так думает?

— Сейчас?.. Я не говорю сейчас. Но позже? Время все меняет… стирает из памяти… быстрей, чем кажется… Уезжай, но оставь ему надежду… Я тоже уезжаю — мы уезжаем… — он споткнулся на слове «мы», — через несколько недель: уезжаем, возможно, надолго. То, о чем ты сейчас думаешь, может никогда не случиться. Могут пройти годы, прежде чем все мы снова окажемся здесь.

Она молча слушала его, уткнувшись взглядом в свои руки, стиснутые на коленях.

— Для меня, — сказала она, — ты всегда будешь здесь.

— Не говори так… не говори. Все меняется… люди меняются… Вот увидишь!

— Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы что-то менялось. Не хочу забывать… стирать из памяти. Сначала мне казалось, что я забыла, но то была глупая ошибка. Как только я снова увидела тебя, я поняла это… Не быть здесь с тобой я боюсь… как ты думаешь. А быть здесь, или где угодно, с Оуэном. — Она встала и обратила к нему печальную улыбку. — Я хочу быть только с тобой.

Единственные слова, которые пришли ему на ум, были в бессмысленное осуждение собственного безрассудства; но ощущение их бессмысленности не позволило их произнести.

— Бедная девочка… — услышал он свой голос и бессильно повторил: — Бедная девочка!

Внезапно ему открылось истинное их положение дел, и он вскочил на ноги.