Эдит Уортон - Риф, или Там, где разбивается счастье

— Покойной ночи, детка!

Назавтра был последний день пребывания Дарроу в Живре, и, предвидя, что вторую половину дня и вечер придется посвятить семье, он попросил Анну потратить часок с утра на окончательное обсуждение их планов. Они должны были встретиться в дубовой гостиной в десять часов, а затем пойти к реке и в маленькой беседке возле стены парка поговорить о будущем.

Минула ровно неделя с его приезда в Живр, и Анна хотела, пока он не уехал, вернуться туда, где они вместе сидели в первый день своего воссоединения. Ее чувствительность к очарованию того неодушевленного окружения, его цвету и фактуре, которые слились с самим существом ее переживаний, родила в ней желание услышать голос Дарроу и ощутить его взгляд, устремленный на нее, в том месте, где блаженство впервые наполнило ее сердце.

Это блаженство с тех пор пропитало каждый миг ее существования. Меняясь в первые дни от предельной робкой нежности до восторга тайного влеченья, оно постепенно ширилось и углублялось, чтобы наконец затопить ее удвоенной красотой. Она думала, что теперь точно знает, как и почему любит Дарроу, и видела отражение всего ее неба в глубокой и безмятежной реке ее любви.

Утром в тот день она у себя в гостиной просматривала почту, приносить которую было утренней привилегией Эффи. Тем временем Эффи кружила по комнате, где всегда находилось что-то новое, пробуждавшее ее детскую фантазию; и Анна, подняв глаза от писем, увидела, как дочь застыла перед фотографией Дарроу, которая накануне заняла свое место на письменном столе.

Слегка покраснев, Анна притянула ее к себе:

— Тебе он нравится, да, дорогая?

— Очень нравится, мамочка. — Эффи отклонилась назад, чтобы взглянуть на нее своими ясными глазами. — И бабушке, и Оуэну… и думаю, что Софи тоже, — на мгновенье задумавшись с серьезным видом, добавила она.

— Надеюсь, — засмеялась Анна.

Но подавила смех и продолжила разбирать почту. Она не знала, что едва не заставило ее спросить: «Ты так уверена в этом. Она что, говорила это тебе?» — но была рада, что вовремя прикусила язык. Ничего не могло для нее быть неприятней, чем прояснять подобные загадки, разжигая крохотный огонек дочерней наблюдательности. Да и в конце концов, теперь, когда счастью Оуэна ничего не грозило, какое имело значение, если Дарроу одобрял его женитьбу с толикой сдержанности?

В дверь постучали, и Анна взглянула на часы:

— Это няня пришла за тобой.

— Нет, так стучит Софи, — ответила девочка и бросилась открывать дверь: действительно, на пороге стояла мисс Вайнер.

— Входи, — улыбаясь, пригласила Анна, мгновенно заметив бледность девушки.

— Можно, Эффи пойдет прогуляться с няней? — спросила Софи. — Я бы хотела поговорить с вами.

— Конечно. Сегодня у тебя должен быть день отдыха, как вчера был у Эффи… Ну, беги, дорогая, — добавила она, наклоняясь, чтобы поцеловать дочь.

Когда дверь за Эффи закрылась, она повернулась к Софи Вайнер, призывая взглядом довериться ей.

— Я так рада, что ты зашла, дорогая. Нам о многом нужно поговорить с глазу на глаз.

Редкие случаи их общения в последние несколько дней оставляли мало времени для разговора с Софи о чем-либо ином, кроме замужества последней и способов преодолеть сопротивление мадам де Шантель. Анна требовала от Оуэна, чтобы он никому, даже Софи Вайнер, ни словом не намекал на собственные ее планы до тех пор, пока все могущие возникнуть трудности не будут решены. С самого начала она чувствовала подспудное нежелание сопоставлять свое надежное счастье с сомнениями и страхами юной пары.

Из угла дивана, куда она снова опустилась, она указала Софи на кресло Дарроу:

— Садись поближе, дорогая. Я хотела поговорить с тобой одной, без Оуэна. Мне так много надо сказать, что я не знаю, с чего начать.

Она подалась вперед — руки сжимают подлокотники, улыбающиеся глаза устремлены в глаза Софи. И, приблизясь к лицу девушки, увидела, что своей необычной бледностью оно обязано легкому слою пудры. Открытие было откровенно неприятным. Анна никогда прежде не замечала за Софи увлечения косметикой и, хотя считала себя свободной от старомодных предрассудков, неожиданно поняла: ей не нравится, что дочкина гувернантка пудрит лицо. Потом подумала, что девушка, сидящая против нее, больше не гувернантка Эффи, но ее собственная невестка, может быть выбравшая столь странный способ отметить свою независимость и предстать перед миром как миссис Оуэн Лит в таком ярком виде. Это соображение было едва ли менее неприятным предыдущего, и еще секунду она продолжала молча рассматривать девушку. Затем ее осенило: мисс Вайнер напудрила лицо потому, что мисс Вайнер плакала.